язь Ярема велел, чтоб была, она и есть.
     Пан Заглоба намеренно разговаривал во весь голос,  чтобы в окружающем
гаме как можно больше народу могли его услышать.
     - Дайте же и этим горелки,  - велел он молодцам, указывая на мужиков,
- однако сперва дайте меду мне, а то холодно.
     Один из  казаков зачерпнул мед гарнцевой жестянкой и  на шапке поднес
ее пану Заглобе.
     Шляхтич осторожно,  чтобы не расплескать,  взял кружку обеими руками,
поднял к усам и, откинув голову, стал пить медленно, но без передыху.
     Он пил и пил, так что молодцы начали даже удивляться.
     - Б а ч и в   т и?  - шептали они друг другу.  - Т р я с ц я  й о г о
побей!
     Голова пана Заглобы медленно откидывалась назад,  наконец, откинулась
вовсе,  он оторвал от побагровевшего лица  кружку,  выпятил  губу,  поднял
брови и сказал, словно обращаясь к самому себе:
     - Во!  Весьма недурен -  выдержанный.  Сразу видно, что недурен. Жаль
такой мед на  ваши хамские глотки тратить.  Довольно для вас и  барды было
бы.  Крепкий мед, крепкий! Чувствительно мне полегчало, и даже утешился я,
прямо скажем.
     И в самом деле,  пану Заглобе полегчало,  голова сделалась ясной, дух
приободрился,  и видно было, что кровь его, приправленная медом, сотворила
отборный состав,  о котором он говорил и от которого всему телу сообщается
мужество и отвага.
     Он  махнул казакам,  чтобы  продолжали,  и,  поворотившись,  неспешно
обошел все подворье,  внимательно оглядел все углы, перешел по мосту ров и
прошелся вдоль частокола, проверяя, хорошо ли караульные сторожат усадьбу.
     Первый караульщик спал; второй, третий и четвертый тоже.
     Они и без того устали с дороги,  так что,  заступив во хмелю на пост,
сразу же позасыпали.
     - Можно бы  даже кого из  них выкрасть,  чтобы человека для услужения
иметь, - буркнул пан Заглоба.
     Сказав это,  он  вернулся на подворье,  снова вошел в  зловещие сени,
заглянул к  Богуну  и,  удостоверившись,  что  атаман  не  подает  никаких
признаков жизни,  подошел к  дверям Елены,  отворил их тихонько и  вошел в
комнату, из которой слышна была словно бы тихая молитва.
     Это была комната князя Василя;  Елена, однако, была с ним, потому что
возле  князя  чувствовала себя  в  большей безопасности.  Слепой стоял  на
коленях  перед  освещенным лампадкой  образом  святой-пречистой,  Елена  -
рядом; оба вслух молились. Заметив Заглобу, она обратила к нему испуганные
очи. Заглоба приложил палец к губам.
     - Барышня-панна! - сказал он. - Я друг Скшетуского.
     - Спаси! - прошептала Елена.
     - Затем сюда и пришел. Положись на меня.
     - Что я должна делать?
     - Надо бежать, пока этот дьявол в беспамятстве.
     - Что я должна делать?
     - Оденься в мужское платье и выйди, когда постучусь.
     Елена заколебалась. Сомнение мелькнуло в ее взоре.
     - Могу ли я довериться вашей милости?
     - А что тебе остается?
     - Верно. Это верно. Но поклянись же, что не обманешь.
     - Умом   ты,   барышня-панна,   повредилась!   Однако  если  желаешь,
поклянусь.  Вот те господь и святой крест! Здесь - погибель, спасение же в
бегстве.
     - Это правда, это правда.
     - Переоденься побыстрей в мужское платье и жди.
     - А Василь?
     - Какой Василь?
     - Брат мой безумный, - сказала Елена.
     - Тебе гибель грозит, не ему, - ответил Заглоба. - Ежели он безумный,
так он для казаков святой. Мне показалось, они его пророком считают.
     - Верно. И перед Богуном на нем вины нету.
     - Придется его оставить,  иначе мы погибли, а пан Скшетуский вместе с
нами. Поторопись, барышня-панна.
     С этими словами пан Заглоба вышел и направился прямо к Богуну.
     Атаман был бледен и слаб, глаза его, однако, были открыты.
     - Лучше тебе? - спросил Заглоба.
     Богун хотел что-то сказать, но не смог.
     - Говорить не можешь?
     Богун шевельнул было головой,  подтверждая,  что не может, но на лице
его тотчас появилось страдание. Как видно, раны от движения заболели.
     - Значит, ты и крикнуть не сможешь?
     Богун взглядом подтвердил, что не сможет.
     - И шевельнуться тоже?
     Тот же самый знак.
     - Оно и  лучше,  потому как не  будешь ни  говорить,  ни кричать,  ни
шевелиться,  пока я с княжною в Лубны ускачу.  Ежели я ее у тебя не уведу,
пускай меня старая баба в ручном жернове на коровью крупу смелет.  Ты что,
ракалия,  полагаешь, что с меня не довольно твоей компании, что я и дальше
буду челомкаться с хамом?  Ах,  негодяй!  Ты,  значит,  думал, что за-ради
твоего вина,  твоей рожи и  твоих мужицких амуров я  на убийство пойду и к
бунтовщикам с тобою перекинусь? Нет, не бывать этому, красавец!
     По  мере  того  как  пан  Заглоба витийствовал,  черные глаза атамана
расширялись все  больше и  больше.  Снилось ли  ему  это?  Или происходило
наяву? Или пан Заглоба валял дурака?
     А пан Заглоба продолжал.
     - Чего ты бельмы,  как кот на сало,  вылупил? Думаешь, я шучу? Может,
прикажешь в Лубнах кому поклониться? Может, тебе оттуда лекаря прислать? А
может, заплечного мастера у князя, нашего господина, заказать?
     Бледное лицо  атамана сделалось страшно.  Он  понял,  что  Заглоба не
шутит,  и  в  очах  его  сверкнули молнии отчаяния и  бешенства,  а  кровь
прихлынула к  щекам.  Нечеловеческим усилием казак привстал,  и  с уст его
сорвался крик:
     - Гей, есаул...
     Но  не  докончил,  ибо  пан Заглоба мигом схватил его же  собственный
жупан и обмотал ему гол