й не имел, да и князя к тому же боялся как огня.
     _______________
          * вето, букв.: запрещаю (лат.).

     - Тьфу ты!  -  бормотал он.  -  Дьяволу я хвоста крутил,  а он теперь
башку  мне  открутит.  Разрази  гром  этого  атамана  с  девичьим ликом  и
татарской рукою!  Вот  я  и  приехал на  свадьбу,  чистая собачья свадьба,
истинный бог!  Провались же они, все Курцевичи со всеми барышнями! Мне что
за дело до них?..  Мне-то они уже не надобны.  Одному сбылося,  другому не
удалося! И за что? Я, что ли, жениться хочу? Пускай дьявол женится, мне-то
что,  мне-то зачем лезть в это дело? С Богуном пойду - Вишневецкий шкуру с
меня  сдерет,  уйду от  Богуна -  холопы меня прибьют,  да  и  сам  он  не
побрезгует.  Распоследнее дело с хамами водиться. Поделом же мне! Лучше уж
конем быть,  который подо мною, чем Заглобой. В шуты я казацкие попал, при
сорвиголове кормился, и поэтому меня справедливо на обе стороны выпорют.
     Размышляя этак,  пан  Заглоба весьма вспотел и  вовсе впал  в  дурное
расположение духа.  Зной стоял невыносимый,  давно не  ходивший под седлом
конь бежал тяжело,  к  тому же  седок был человеком корпулентным.  Господи
боже,  чего бы он сейчас не дал, чтобы сидеть в холодке на постоялом дворе
с  кружкой холодного пива,  чтобы  не  мотаться по  жаре,  мчась выжженной
степью!
     Хотя Богун и  спешил,  однако привал сделали,  потому что  жарко было
страшно.  Коням  дали  немного попастись,  а  Богун между тем  совещался с
есаулами,  отдавая,  как видно,  приказания и объясняя, что кому надлежало
делать,  потому что до сей поры они понятия не имели,  куда едут.  До ушей
Заглобы донеслись последние слова:
     - Ждать выстрела.
     - Добре,  б а т ь к у!
     Богун повернулся к нему:
     - А ты поедешь со мной.
     - Я?  -  сказал Заглоба, не скрывая досады. - Я ж тебя так люблю, что
одну половинку души ради тебя уже выпотел, отчего же не выпотеть и другую?
Мы  же все равно как кунтуш с  подкладкой,  так что черти нас,  похоже,  и
приберут  разом,  что  мне  совершенно  безразлично,  ибо  даже  в  пекле,
по-моему, жарче быть не может.
     - Поехали.
     - К чертовой бабушке.
     Двинулись вперед, а за ними следом и казаки. Но те шли медленней, так
что вскорости значительно отстали, а потом и вовсе исчезли из глаз.
     Богун с  Заглобой,  оба  призадумавшись,  молча ехали рядом.  Заглоба
дергал ус,  и  видно было,  что он  усиленно работает мозгами,  соображая,
вероятно,  как  бы  из  всего этого выкрутиться.  Временами он  вполголоса
что-то  ворчал  под  нос  или  поглядывал  на  Богуна,  на  лице  которого
попеременно выражались то неукротимый гнев, то печаль.
     "Просто диво,  - размышлял Заглоба, - что этакий красавчик девку даже
не смог заморочить.  Правда,  он казак,  но ведь и рыцарь же знаменитый, и
подполковник,  которого рано или поздно,  если только он  к  мятяжникам не
примкнет,  дворянством пожалуют,  что  опять же  только от  него  самого и
зависит.  И хоть пан Скшетуский - достойный кавалер и собою тоже хорош, но
с  этим пригоженьким атаманом красотой ему не сравниться.  Ой,  возьмут же
они за чубы друг друга,  когда повстречаются, ибо и тот, и другой забияки,
каких мало!"
     - Богун,  а хорошо ли ты знаешь пана Скшетуского?  - внезапно спросил
Заглоба.
     - Нет! - коротко ответил атаман.
     - Крупный у  тебя с  ним  разговор будет.  Я  однажды видел,  как  он
Чаплинским дверь отворял. Голиаф это насчет питья. И битья тоже.
     Атаман  не  ответил,  и  опять  оба  предались  собственным мыслям  и
собственным  огорчениям,  вторя  которым  пан  Заглоба  время  от  времени
бормотал:  "Так-так,  ничего не попишешь!" Прошло несколько часов.  Солнце
покатилось куда-то  к  Чигирину,  на  запад,  с  востока  потянул холодный
ветерок.  Пан  Заглоба снял  рысью  шапчонку,  провел рукою по  вспотевшей
лысине и повторил еще раз:
     - Так-так, ничего не попишешь!
     Богун словно бы очнулся ото сна.
     - Что ты сказал? - спросил он.
     - Я говорю, что стемнеет скоро. Далече нам еще?
     - Недалече.
     Через час и в самом деле стемнело.  К этому времени,  однако, они уже
въехали в лесистый яр, и, наконец, в дальнем просвете блеснул огонек.
     - Разлоги! - внезапно сказал Богун.
     - Так! Бррр! Знобит меня как-то в яру этом.
     Богун остановил коня.
     - Подожди! - сказал он.
     Заглоба глянул на его лицо. Глаза атамана, имевшие свойство светиться
в темноте, горели теперь, как факелы.
     Оба  долгое время неподвижно стояли у  кромки леса.  Наконец издалека
донеслось лошадиное фырканье.
     Это люди Богуна неспешно выезжали из лесу.
     Есаул подъехал за  распоряжениями.  Богун что-то  шепнул ему на  ухо,
после чего казаки опять остановились.
     - Поехали! - сказал Богун Заглобе.
     Спустя минуту темные контуры усадебных построек,  сараи и  колодезные
журавли сделались видны их взорам.  В усадьбе было тихо.  Собаки не лаяли.
Огромный золотой  месяц  висел  над  строениями.  Из  сада  долетал  запах
цветущих вишен и яблонь,  везде было так спокойно, ночь была такая чудная,
что  не  хватало  разве,  чтобы  чей-нибудь  торбан  зазвучал под  окошком
прекрасной княжны.
     В некоторых окнах еще горел с