лкли и опустились на колени, словно бы в ожидании чуда. Однако
ксендз чуда не  сотворил,  а  не  убирая рук  своих с  головы Скшетуского,
вознес очи к небесам, залитым лунным светом, и стал громко читать:
     - Pater noster,  qui es in coelis! Sanctificetur nomen Tuum, adveniat
regnum Tuum, fiat voluntas Tua...*
     _______________
          * Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя твое; да приидет
     царствие твое; да будет воля твоя... (лат.).

     Тут он умолк и спустя мгновение повторил громче и торжественней:
     - Fiat voluntas Tua!..*
     _______________
          * Да будет воля твоя! (лат.)

     Воцарилась глубокая тишина.
     - Fiat voluntas Tua!.. - повторил ксендз в третий раз.
     И тогда с уст Скшетуского изошел голос небывалой боли и смирения:
     - Sicut in coeli et in terra!*
     _______________
          * Яко на небеси и на земли! (лат.).

     И рыцарь, зарыдав, пал на землю.


                                Глава XVII

     Чтобы  рассказать,  что  произошло  в  Разлогах,  придется  вернуться
несколько назад, к той самой ночи, когда пан Скшетуский отправил Редзяна с
письмом к старой княгине.  В письме он настоятельно просил, чтобы княгиня,
забравши Елену,  как  можно  скорее  поспешала в  Лубны  под  защиту князя
Иеремии,  ибо война может начаться в любую минуту.  Редзян, севши в чайку,
которую пан Гродзицкий отправил из Кудака за порохом,  пустился в путь, но
совершал его медленно, так как челн поднимался вверх по реке. У Кременчуга
повстречались им  войска под началом Кречовского и  Барабаша,  по  приказу
гетманов плывшие воевать против Хмельницкого. Редзян свиделся с Барабашем,
которому, конечно, рассказал, каким опасностям подвергается пан Скшетуский
по  пути  на  Сечь.  Посему  просил  он  старого полковника при  встрече с
Хмельницким настойчиво поинтересоваться судьбой посла. Затем Редзян поплыл
дальше.
     В  Чигирин  прибыли  на  рассвете.  Тут  их  немедленно окружил отряд
казаков,  спрашивая, кто они такие будут. Они ответили, что едут из Кудака
от пана Гродзицкого с письмом к гетманам.  Тем не менее набольшему с чайки
и Редзяну велено было доложиться полковнику.
     - Какому полковнику? - спросил набольший.
     - Пану  Лободе,  -  ответили  караульные есаулы.  -  Которому великий
гетман велел всех прибывающих из Сечи задерживать и допрашивать.
     Отправились.  Редзян шел смело, так как не предполагал ничего худого,
зная,  что здесь уже простирается гетманская власть. Их привели в стоявший
поблизости  от  Звонецкого  Кута  дом  пана  Желенского,  где  квартировал
полковник Лобода. Тут им было сказано, что полковник еще на рассвете уехал
в  Черкассы и что его замещает подполковник.  Прождали они довольно долго,
пока наконец не отворилась дверь и не вошел ожидаемый подполковник.
     При виде его у Редзяна задрожали поджилки.
     Подполковником оказался Богун.
     Власть гетманская и  в самом деле распространялась еще на Чигирин,  а
поскольку Лобода и Богун к Хмельницкому не переметнулись и, даже наоборот,
во всеуслышание заявляли о  своей приверженности Речи Посполитой,  великий
гетман именно им  и  назначил стоять гарнизоном в  Чигирине и  за порядком
приглядывать велел.
     Богун уселся за стол и начал выспрашивать прибывших.
     Набольший,  имевший при себе письмо от  пана Гродзицкого,  отвечал за
себя и за Редзяна. Разглядев внимательно письмо, молодой подполковник стал
подробно расспрашивать,  что слышно в Кудаке,  и видно было, что ему очень
хотелось дознаться,  зачем это  пан Гродзицкий к  великому гетману людей и
чайку отрядил.  Однако набольший ответить на это не мог,  а  послание было
запечатано печаткой пана Гродзицкого.  Допросивши гостей, Богун хотел было
отослать их и  в  кошель полез,  дать им на водку,  как вдруг распахнулась
дверь и пан Заглоба молнией влетел в горницу.
     - Что же это делается,  Богун!  -  завопил он.  - Подлец Допул лучший
тройняк утаивает. Я лезу с ним в погреб. Гляжу - возле угла то ли сено, то
ли еще что.  Спрашиваю,  что там?  Говорит:  сухое сено!  Я гляжу -  а там
горлышко,  как татарин из травы, выглядывает. А-а, коровий сын! Я говорю -
давай поделимся: ты, волох, говорю, сено съешь, ибо ты вол, а я мед выпью,
ибо я человек. Вот я и принес бутыль для надлежащей пробы. Давай же скорее
кубки.
     Сказавши это,  пан Заглоба одною рукою в бок уперся,  а другою поднял
бутыль над головой и принялся распевать:

              Гей, Ягуся! Гей, Кундуся! Ну-ка дайте кубки!
              Non timare*, не пугайтесь, подставляйте губки!
     _______________
          * Не пугайтесь (лат.).

     Тут пан Заглоба,  увидев Редзяна, внезапно замолк, поставил бутыль на
стол и сказал:
     - Эй! Как бог свят, это же слуга верный пана Скшетуского.
     - Чей? - быстро спросил Богун.
     - Пана Скшетуского,  наместника, который в Кудак поехал, а меня перед
отъездом таким  тут  лубенским медом  поил,  что  любой кабатчик пускай не
суется. Как же там господин-то твой, а? Здоров ли?
     - Здоров  и  велел  вашей  милости кланяться,  -  ответил смешавшийся
Редзян.
     - Ох и лихой это кавалер!  А ты как в