и   пробуждавшимися  нежными
чувствами,  а теперь мчался,  как проклятый на муки вечные, гонимый вихрем
тревоги и дурных предчувствий.  Отчаяние кричало в его душе: "Это Богун ее
умыкнул!  Ты ее больше не увидишь!",  а голос надежды ободрял: "Это князь!
Спасена!"  И  голоса эти так терзали его,  что разве сердце не  разрывали.
Всадники мчались, погоняя терявших силы лошадей. Минул час и другой. Вышел
месяц и,  поднимаясь в вышину,  становился бледнее. Кони покрылись мылом и
тяжко всхрапывали. Влетели в лес, он промелькнул как молния; влетели в яр,
за яром -  сразу же -  Разлоги.  Вот-вот,  и судьба рыцаря будет решена. А
ветер скачки между тем свистит у  него в  ушах,  шапка свалилась с головы,
конь под  ним  постанывает,  словно бы  сейчас падет.  Еще мгновение,  еще
рывок, и яр отворится. Вот! Вот!
     И  вдруг  страшный,  нечеловеческий  вопль  вырвался  из  груди  пана
Скшетуского.
     Усадьба,  сараи,  конюшни,  овины,  частокол  и  вишневый сад  -  все
исчезло.
     Бледный  месяц  освещал  косогор,   а  на  нем  -   черные  пепелища,
переставшие уже и дымиться.
     Никакой голос не нарушал беззвучья.
     Пан Скшетуский  безмолвно  остановился  у  рва,  руки  лишь к небесам
протянул, глядел, взирал и головою кивал как-то странно. Татары придержали
коней.  Он  спешился,  нашел  остатки  сожженного  моста,  перешел  ров по
продольному бревну и сел на камень,  лежавший посреди  майдана.  Затем  он
стал  осматриваться,  словно человек,  который оказался впервые в каком-то
месте и намеревается освоиться.  Сознание покинуло пана Скшетуского. Он не
издал даже стона.  Спустя минуту, уперев руки в колени и свесив голову, он
сделался неподвижен, и могло показаться, что он уснул, а если не уснул, то
одеревенел.  В  голове  его  вместо  мыслей  проносились  какие-то неясные
картины.  Вот возникла Елена, такая, с какою расстался он в последний свой
приезд,  правда,  лицо  ее  сейчас  было  словно  затянуто  дымкой  и черт
различить было невозможно.  Он попытался  ее  из  этого  туманного  облака
вызволить,  но  не смог.  Потому и уехал с тяжелым сердцем.  Вот перед ним
явилась  чигиринская  площадь,  старый  Зацвилиховский  и  беспутная  рожа
Заглобы;  она  с  особенным  упорством  возникала  перед взором его,  пока
наконец не сменилась угрюмым обличьем Гродзицкого.  Потом  увидел  он  еще
Кудак,  пороги,  стычку на Хортице,  Сечь,  все злоключения и происшествия
вплоть до нынешнего дня,  вплоть да последнего часа.  Но дальше был  мрак!
Что происходило с ним сейчас,  он понять не мог.  У него было лишь неясное
ощущение,  что  едет  он  к  Елене,  в  Разлоги,  но  силы  в  нем  словно
расточились,  вот он и отдыхает на пожарище.  Хотел было он встать и ехать
далее,  однако бесконечная какая-то немощь приковывает его к месту, словно
бы кто стофунтовые ядра к ногам ему привязал.
     Сидел он так и сидел.  Ночь проходила. Татары расположились на ночлег
и,  разложив костер,  стали жарить куски лошажьей падали, затем, наевшись,
полегли спать на землю.
     Не прошло и часа, как они вскочили на ноги.
     Издалека  доносились  отголоски,   похожие  на  шум  большого  отряда
конницы, идущей спешным маршем.
     Татары торопливо нацепили на жердь белую плахту и  подложили в костер
хвороста, чтобы издалека было ясно, что они мирные посланцы.
     Конский топот,  фырканье и звяканье сабель между тем приближались,  и
вскоре на дороге показался конный отряд, тотчас же татар и окруживший.
     Начался  короткий  разговор.   Татары  указали  фигуру,  сидевшую  на
взгорье, которую в лунном свете было и так отлично видно, и объяснили, что
сопровождают посла, а к кому и от кого, он скажет сам.
     Начальник  отряда  с  несколькими товарищами  немедленно поднялся  на
косогор, но едва приблизился и заглянул в лицо сидящему, как тут же развел
руки и воскликнул:
     - Скшетуский! Господи боже мой, это Скшетуский!
     Наместник даже не шевельнулся.
     - Ваша милость наместник, ты узнаешь меня? Я Быховец! Что с тобою?
     Наместник молчал.
     - Очнись ради бога! Гей, товарищи, давайте-ка сюда!
     И  в самом деле,  это был пан Быховец,  шедший в авангарде всей армии
князя Иеремии.
     Между тем подошли и другие полки. Весть о том, что найден Скшетуский,
молнией  разнеслась  по  хоругвям,  и  все  спешили  приветствовать милого
товарища.  Маленький  Володыёвский,  оба  Слешинские,  Дзик,  Орпишевский,
Мигурский,  Якубович,  Ленц,  пан  Лонгинус  Подбипятка  и  многие  другие
офицеры,   обгоняя  друг  друга,  бежали  по  косогору.  Но  напрасно  они
заговаривали с ним,  звали по имени,  трясли за плечи,  пытались поднять с
камня - пан Скшетуский глядел на всех широко открытыми глазами и никого не
узнавал.  Нет,  скорее  наоборот!  Казалось,  он  узнает их,  но  остается
совершенно безучастным.  Тогда те,  кто знал о его чувствах к Елене, а все
почти про  это знали,  сообразив,  где они находятся,  поглядев на  черное
пожарище и седой пепел, поняли все.
     - От горя он память потерял, - шепнул кто-то.
     - Отчаяние mentem* ему помутило.
     _______________
          * разум (лат.).

     - Отведите его ко князю. Увидит князя, может, и очнется.
     Все, окружив наместника, сочувственно на него глядели, а пан Лонгинус
просто  руки  ломал  в  отчаянии.   Некоторые  утирали  перчатками  слезы,
некоторые печально вздыхали. Но тут из толпы выступила внушительная фигура
и, медленно подойдя к наместнику, возложила ему на голову руки.
     Это был ксендз Муховецкий.
     Все ум