твой поступок я обязан
тебе благодарностью и братской любовью.
     Сказав это,  он чуть ли не с почтением протянул руку,  но темное лицо
Кречовского осталось холодно, точно лед.
     - Теперь же,  когда ты, досточтимый гетман, спасся, - сказал он, - ты
поднял восстание.
     - За  свои  это,  твои  и  всей  Украины  обиды  иду  я  взыскивать с
привилегиями королевскими в руках,  оставаясь в надежде,  что государь наш
милостивый не поставит мне это в вину.
     Кречовский, быстро заглядывая в глаза Хмельницкому, с нажимом сказал:
     - Кудак осадил?
     - Я?  Ума  я  лишился,  что  ли?  Кудак я  обошел и  даже ни  разу не
выстрелил,  хотя кривой старик оповестил о  себе пушками.  Мне на  Украйну
спешно было, не в Кудак; к тебе спешно было, к старому другу и благодетелю
моему.
     - Чего тебе от меня надобно?
     - Давай отъедем маленько в степь, там и поговорим.
     Оба  тронули  коней  и  поехали.  Отсутствовали они  около  часа.  По
возвращении лицо  Кречовского было бледно и  страшно.  Он  почти тотчас же
стал прощаться с Хмельницким, сказавшим ему напутно:
     - Двое нас  будет на  Украйне,  а  над  нами только король,  и  более
никого.
     Кречовский вернулся к байдакам.  Старый Барабаш, Флик и весь казацкий
чин ожидали его с нетерпением.
     - Ну что? Ну что? - послышалось со всех сторон.
     - Всем  высадиться  на  берег!   -  повелительным  тоном  скомандовал
Кречовский.
     Барабаш поднял заспанные веки,  какое-то  странное пламя  сверкнуло в
глазах старика.
     - Как это? - спросил он.
     - Всем на берег! Мы сдаемся!
     Кровь прихлынула на бледное и пожелтевшее лицо Барабаша.  Он поднялся
с  места,  на  котором сидел,  выпрямился,  и  внезапно этот  сгорбленный,
одряхлевший человек преобразился в исполина, полного сил и бодрости.
     - Измена! - рявкнул он.
     - Измена! - повторил Флик, хватаясь за рукоять рапиры.
     Но  прежде чем он  ее  выхватил,  Кречовский свистнул саблей и  одним
ударом уложил его на палубе.
     Затем он спрыгнул с  байдака в  челнок,  стоявший рядом,  где четверо
запорожцев держали весла наготове, и крикнул:
     - Греби между байдаков!
     Челнок помчался стрелой, а Кречовский, выпрямившись, с горящим взором
и шапкой на окровавленной сабле, кричал могучим голосом:
     - Дети!  Не станем убивать своих! Слава Богдану Хмельницкому, гетману
запорожскому!
     - Слава! - откликнулись сотни и тысячи голосов.
     - На погибель ляхам!
     - На погибель!
     Воплям с байдаков отвечали крики запорожцев с берега,  однако те, кто
находился на челнах,  стоявших в отдалении, еще не понимали, в чем дело, и
лишь,   когда  повсюду  разнеслась  весть,   что  Кречовский  переходит  к
запорожцам,  истинное безумие радости охватило казаков.  Шесть тысяч шапок
взлетело  в  воздух,  шесть  тысяч  мушкетов грохнули выстрелами.  Байдаки
заходили под стопами молодцев. Поднялся гвалт и замешательство. Но радости
этой суждено было, однако, обагриться кровью, ибо старик Барабаш предпочел
умереть,  чем  предать  знамя,  под  которым  прослужил  всю  свою  жизнь.
Несколько десятков  черкасских людей  не  покинули его,  и  завязался бой,
короткий,  страшный,  как все сражения, в которых горстка людей, ищущая не
милости, но смерти, обороняется от натиска толпы. Ни Кречовский, ни казаки
не  ожидали такого  сопротивления.  В  старом полковнике проснулся прежний
лев.  На призыв сложить оружие он ответил выстрелами,  оставаясь у всех на
виду с  булавою в  руке,  с  развевающимися белыми волосами и  с юношеским
пылом отдающий зычным голосом приказания.  Челн его  был  окружен со  всех
сторон.  Люди с байдаков, не имевшие возможности подгрести, прыгали в воду
и,  вплавь  или  продираясь сквозь камыши,  достигнув челна,  хватались за
борта и  в  бешенстве на  него  карабкались.  Сопротивление было недолгим.
Верные  Барабашу  казаки,   исколотые,  изрубленные,  просто  растерзанные
руками,  покрыли своими  телами палубу;  старик же  с  саблею в  руке  еще
защищался.
     Кречовский пробился к нему.
     - Сдавайся! - крикнул он.
     - Изменник! На погибель! - ответил Барабаш и замахнулся саблей.
     Кречовский быстро отступил в толпу.
     - Бей! - закричал он казакам.
     Но никто,  казалось,  первым не хотел поднять руку на старика,  и тут
полковн