:

                         Гей ви степи, ви рiдниї,
                         Красним цвiтом писаниї,
                         Як море широкиї.

     Торбанисты отпустили  поводья  и,  откинувшись на седельные луки,  со
взорами,  обращенными к небу,  ударили по  струнам  торбанов;  литаврщики,
подняв  руки  над  головами,  грохнули в свои медные круги;  д о в б и ш и
заколотили в турецкие барабаны, и все звуки эти купно с монотонным напевом
песни  и  пронзительно-нескладным  свистом татарских дудок слились в некое
безбрежное звучание,  дикое  и  печальное,  точно  сама  пустыня.  Упоение
овладело  войском,  головы  раскачивались  в  лад  песне,  и вот уже стало
казаться,  что это сама степь поет и колышется вместе с людьми, лошадьми и
знаменами.
     Вспугнутые стаи  птиц взметывались из  трав и  летели впереди войска,
словно еще одно - небесное - воинство.
     Временами и  песня,  и  музыка смолкали,  и слышался тогда лишь плеск
знамен,  топот,  фырканье лошадей да  скрип  обозных телег,  лебединым или
журавлиным голосам подобный.
     Впереди под бунчуком и огромным малиновым стягом ехал Хмельницкий,  в
алой одеже, на белом коне и с золотою булавой в руке.
     Весь  табор неспешно продвигался к  северу,  покрывая,  точно грозная
лавина,  речки,  дубравы  и  курганы,  наполняя  шумом  и  громом  степное
запустенье.
     А со стороны Чигирина, с северного рубежа пустыни, катилась навстречу
ему другая лавина -  коронные войска,  предводимые молодым Потоцким. Тут -
запорожцы и татары шли, точно на свадьбу, с веселой песней на устах; там -
сосредоточенные гусары продвигались в угрюмом молчании,  без воодушевления
идучи на бесславную эту войну. Здесь - под малиновым стягом старый опытный
военачальник грозно  потрясал булавою,  словно  не  сомневаясь в  победе и
возмездии;  там - во главе ехал молодой человек с задумчивым лицом, словно
бы чувствуя свой скорый и неминучий конец.
     Разделяли их пока что огромные степные просторы.
     Хмельницкий не спешил,  ибо полагал, что чем больше углубится молодой
Потоцкий в степь,  тем больше оторвется от обоих гетманов, а значит, легче
может быть побежден.  А  меж  тем  все новые и  новые беглые из  Чигирина,
Поволочи,  изо  всех побережных городов украинских всякий день увеличивали
запорожские рати,  заодно принося и вести о противнике. От них Хмельницкий
узнал, что старый гетман послал сына всего лишь с двумя тысячами войска по
суше*,  шесть  же  тысяч реестровых и  тысячу немецкой пехоты байдаками по
Днепру.  Обе  части  войска  получили приказ  поддерживать друг  с  другом
непрерывную связь,  но  приказ был в  первый же  день нарушен,  ибо челны,
подхваченные быстрым  днепровским течением,  значительно опередили  гусар,
идущих берегом,  чье  движение весьма замедляли переправы через все речки,
впадающие в Днепр.
     _______________
          * Русинские источники, например, Самоил Величко, оценивают число
     коронных  войск  в  22000.  Цифра  эта безусловно неверная.  (Примеч.
     автора.)

     А Хмельницкий, желая, чтобы разобщенность эта увеличилась еще больше,
не  спешил.  На  третий день  похода он  стал лагерем возле Камышьей Воды,
чтобы дать войску отдых.
     Меж тем конные отряды Тугай-бея привели языков,  двух драгунов, сразу
же за Чигирином сбежавших из армии Потоцкого.  Скача день и ночь, драгунам
удалось  значительно опередить свои  войска.  Перебежчиков незамедлительно
привели к Хмельницкому.
     Сообщения  их  подтвердили то,  что  Хмельницкому было  уже  о  силах
молодого Потоцкого известно,  но  сообщили беглые драгуны и  новость:  что
казаками,  плывущими на  байдаках  вместе  с  немецкой пехотой,  командуют
престарелый Барабаш и Кречовский.
     Услыхав последнее имя, Хмельницкий вскочил.
     - Кречовский? Полковник переяславских реестровых?
     - Он самый, ясновельможный гетман! - ответили драгуны.
     Хмельницкий поворотился к окружавшим его полковникам.
     - В поход! - скомандовал он громовым голосом.
     Не прошло и часа, а войско уже выступило, хотя солнце садилось и ночь
не  обещала  быть  погожей.  Какие-то  страшные  ржавые  тучи  обложили на
западной стороне небо;  похожие на  чудищ,  на левиафанов,  они сползались
одна с одной, словно намереваясь затеять побоище.
     Табор направился влево,  к  берегу Днепра.  На этот раз шли без шума,
без  песен,  барабанов и  литавр,  но  торопливо,  насколько это позволяли
травы,  такие  здесь  буйные,  что  продиравшиеся сквозь них  полки  порою
пропадали из  виду,