ились в душе его:  "Повороти с дороги!",  ибо вдруг,  словно бы желая
отвязаться от собственных мыслей или убедить самого себя, стал говорить он
вот что:
     - От другого не стерпел бы я таких речей, но и ты поостерегись, чтобы
дерзость твоя  моему терпению конец не  положила.  Адом  меня  пугаешь,  о
корысти моей и  предательстве мне проповедуешь,  а почем ты знаешь,  что я
только за собственные обиды воздать иду? Где бы я нашел соратников, где бы
взял тьмы эти, которые уже перешли на мою сторону и еще перейдут, когда бы
собственные только обиды взыскать вознамерился?  Погляди,  что на  Украйне
творится.  Гей! Земля-кормилица, земля-матушка, землица родимая, а кто тут
в завтрашнем дне уверен?  Кто тут счастлив?  Кто веры не лишен, свободы не
потерял,  кто тут не плачет и не стенает? Только Вишневецкие, да Потоцкие,
да Заславские,  да Конецпольские,  да Калиновские,  да горстка шляхты! Для
них староства,  чины,  земля, люди, для них счастье и бесценная свобода, а
прочий народ в слезах руки к небу заламывает,  уповая на суд божий,  ибо и
королевский не помогает!  Сколько же,  -  шляхты даже!  -  невыносимого их
гнета не умея стерпеть,  на Сечь сбегает,  как и я сбежал?  Я ведь войны с
королем не ищу, не ищу и с Речью Посполитой! Она - мать, он - отец! Король
- государь милостивый, но королята! С ними нам не жить, это их лихоимство,
это их аренды, ставщины, поемщины, сухомельщины, очковые и роговые, это их
тиранство и гнет,  через евреев совершаемые, к небесам о возмездии вопиют.
Какой  такой  благодарности дождалось Войско Запорожское за  свои  великие
услуги, в многочисленных войнах оказанные? Где казацкие привилегии? Король
дал,  королята отняли. Наливайко четвертован! Павлюк в медном быке сожжен!
Еще  не  зажили  раны,  которые  нам  сабля  Жолкевского и  Конецпольского
нанесла!  Слезы не высохли по убиенным, обезглавленным, на кол посаженным!
И вот -  гляди - что на небесах светит! - Тут Хмельницкий показал в окошке
пылающую комету.  -  Гнев божий!  Бич божий!.. И коли суждено мне на земле
бичом этим  стать,  да  свершится воля  господня!  Я  сие  бремя на  плечи
принимаю.
     Сказав это,  он простер руки горе и весь,  казалось,  воспылал, точно
огромный факел возмездия,  и затрясся весь, а потом рухнул на лавку, точно
непомерной тяжестью предназначения своего придавленный.
     Воцарилась тишина,  нарушаемая только храпом Тугай-бея и кошевого, да
еще в углу хаты жалобно пиликал сверчок.
     Наместник сидел,  опустив голову и,  казалось,  ища  ответа на  слова
Хмельницкого, тяжкие, точно гранитные глыбы, но вот и он заговорил голосом
тихим и печальным:
     - О,  пусть бы все это и  было правдой,  но кто же ты такой,  гетман,
чтобы  судьею и  палачом себя  поставить?  Какая  тебя  жестокость,  какая
гордыня подвигает?  Зачем ты  богу суда и  кары не  оставляешь?  Я  зла не
защищаю, обид не одобряю, притеснений законом не нарекаю, но вглядись же в
себя,  гетман! На утеснения от королят жалуешься, говоришь, что ни королю,
ни закону повиноваться не желают,  спесь их порицаешь,  а разве сам ты без
греха?  Сам  разве не  поднял руку на  Речь Посполитую,  закон и  престол?
Тиранство панов и шляхты видишь,  но того видеть не желаешь, что, ежели бы
не их груди,  не их брони,  не их могущество,  не их замки,  не их пушки и
полки,  тогда бы земля эта, млеком и медом текущая, под стократ тяжелейшим
турецким или  татарским ярмом стенала!  Ибо  кто бы  защитил ее?  Чьим это
могуществом и  покровительством дети ваши в  янычарах не служат,  а жены в
паскудные гаремы не похищаются? Кто заселяет пустоши, закладывает города и
села, воздвигает храмы божьи?..
     Тут  голос  Скшетуского  стал  делаться  все  громче  и   громче,   а
Хмельницкий, угрюмо уставившись в четверть водки, стиснутые кулаки на стол
положил и молчал, словно бы сам с собою боролся.
     - Так кто же они? - продолжал пан Скшетуский. - Из немцев сюда пришли
или из Туретчины? Не кровь ли это от крови, не плоть ли от плоти вашей? Не
ваша ли  это шляхта,  не ваши княжата?  А  если оно так,  тогда горе тебе,
гетман,  ибо ты  младших братьев на старших поднимаешь и  братоубийцами их
делаешь.  Боже ты мой! Пусть и плохи они, пускай даже все, - а это не так!
- попирают законы,  ругаются над привилегиями,  так их  же богу в  небесах
судить,  а  на  земле  сеймам,  но  не  тебе,  гетман!  Ибо  можешь ли  ты
поручиться,  что  меж  ваших  сплошь праведники?  Разве же  вы  никогда не
согрешили,  разве имеете право бросить камень в  чужой грех?  А уж коли ты
меня пытал,  -  где они, мол, привилегии казацкие? - так я отвечу тебе: не
королята их разорвали, но запорожцы, но Лобода, Сашко, Наливайко и Павлюк,
о  котором лжешь,  что  он  в  медном быке был  поджарен,  ибо тебе хорошо
известно,  что так не было!  Разорвали их бунты ваши, разорвали их смуты и
набеги,  на манер татарских учиняемые.  Кто татар в рубежи Речи Посполитой
пус