ельницкий.
     И, поворотившись к Тугай-бею, сказал:
     - Вот-вот разразится война.  Ты пошлешь ко князю,  но,  пока посланец
воротится,  много воды в  Днепре утечет;  я  же  тебе завтра сам деньги на
Базавлук отвезу.
     - Давай четыре,  тогда я с ляхом и говорить не стану,  -  нетерпеливо
ответил Тугай-бей.
     - Что ж, дам четыре.
     - Ваша милость,  гетман,  -  сказал кошевой.  -  Желаешь, я тебе хоть
сейчас отсчитаю. У меня тут под стенкой, может, даже и побольше есть.
     - Завтра отвезешь на Базавлук, - сказал Хмельницкий.
     Тугай-бей потянулся и зевнул.
     - Спать охота,  -  сказал он. - Завтра с утра я тоже на Базавлук еду.
Где мне лечь-то?
     Кошевой указал ему груду овчин у стены.
     Татарин бросился на постель и тотчас же захрапел, как конь.
     Хмельницкий несколько раз прошелся по тесной хате.
     - Сон на очи нейдет.  Не уснуть мне. Дай чего-нибудь выпить, кошевой,
- сказал он.
     - Горелки или вина?
     - Горелки. Не уснуть мне.
     - Уже брезжит вроде, - сказал кошевой.
     - Да, да! Иди и ты спать, старый друже. Выпей и ступай.
     - Во славу и за удачу!
     - За удачу!
     Кошевой  утерся  рукавом,   пожал  руку  Хмельницкому  и,   отойдя  к
противоположной стене,  с головою зарылся в овчины -  возраст брал свое, и
кровь  в  кошевом  бежала  зябкая.  Вскорости  храп  его  присоединился  к
Тугай-бееву.
     Хмельницкий сидел за столом, безмолвный и отсутствующий.
     Вдруг он словно бы очнулся, поглядел на наместника и сказал:
     - Сударь наместник, ты свободен.
     - Благодарствуй,  досточтимый гетман запорожский,  хотя не скрою, что
предпочел бы кого другого за свободу благодарить.
     - Тогда не благодари. Ты спас мне жизнь, я добром отплатил - вот мы и
квиты. Но хочу сказать тебе вот что: если не дашь рыцарского слова, что не
расскажешь своим о наших приготовлениях, о численности войска нашего или о
чем еще, что на Сечи видал, я тебя пока не отпущу.
     - Значит,  напрасно ты  мне fructum* свободы дал вкусить,  потому что
такого слова я  не дам,  ибо,  давши его,  поступлю как те,  кто к недругу
перебегают.
     _______________
          * плод (лат.).

     - И жизнь моя, и благополучие всего запорожского войска сейчас в том,
чтобы великий гетман не  пошел на нас со всеми силами,  что он не преминет
сделать,  если ты ему о наших расскажешь,  так что,  если не дашь слова, я
тебя не  отпущу до  тех пор,  пока не почувствую себя достаточно уверенно.
Знаю я, на что замахнулся, знаю, какая страшная сила противостоит мне: оба
гетмана, грозный твой князь, один целого войска стоящий, да Заславские, да
Конецпольские,  да  все эти королята,  на  вые казацкой стопу утвердившие!
Воистину немало я потрудился,  немало писем понаписал,  прежде чем удалось
мне подозрительность их усыпить,  -  так могу ли я теперь позволить, чтобы
ты разбудил ее? Ежели и чернь, и городовые казаки, и все утесненные в вере
да свободе выступят на моей стороне,  как запорожское войско и  милостивый
хан крымский,  тогда полагаю я  совладать с  неприятелем,  ибо и  мои силы
значительны будут,  но всего более вверяюсь я богу, который видел кривды и
знает невиновность мою.
     Хмельницкий опрокинул  чарку  и  стал  беспокойно  расхаживать вокруг
стола,  пан же Скшетуский смерил его взглядом и,  напирая на каждое слово,
сказал:
     - Не  богохульствуй,   гетман  запорожский,   на  бога  и  высочайшее
покровительство  его  рассчитывая,   ибо  воистину  только  гнев  божий  и
скорейшую кару навлечешь на себя.  Тебе ли пристало взывать к  всевышнему,
тебе ли,  который собственных обид и  приватных распрей ради столь ужасную
бурю поднимаешь, раздуваешь пламя усобицы и с басурманами противу христиан
объединяешься?   Победишь  ли   ты   или  окажешься  побежденным  -   море
человеческой крови и слез прольешь,  хуже саранчи землю опустошишь, родную
кровь  поганым  в  неволю  отдашь.  Речь  Посполитую поколеблешь,  монарха
оскорбишь, алтари господни поругаешь, а все потому, что Чаплинский хутор у
тебя отнял,  что,  пьяным будучи,  угрожал тебе!  Так на что же ты руку не
поднимешь?  Чего  корысти своей ради  не  принесешь в  жертву?  Богу  себя
вверяешь?  А  я,  хоть и  нахожусь в  твоих руках,  хоть ты  меня живота и
свободы  лишить  можешь,   истинно  говорю  тебе:  сатану,  не  господа  в
заступники призывай, ибо единственно ад споспешествовать тебе может!
     Хмельницкий побагровел,  схватился  за  рукоять  сабли  и  глянул  на
пленника,  как  лев,  который вот-вот  зарычит и  кинется на  свою жертву.
Однако же  он  сдержался.  К  счастью,  гетман не  был  пока что пьян,  но
охватила  его,  казалось,  безотчетная  тревога,  казалось,  некие  голоса
взмо