крепость при  каждом татарском
набеге сжигала строения дотла,  чтобы не  создавать нападающим прикрытия и
безопасных подступов к валам.  Проживали в этой Слободке люди "захожи", то
есть приблудившиеся из Польши,  Руси,  Крыма и Валахии. Каждый тут верил в
своего бога, но до этого никому не было дела. Землю пришлые люди не пахали
из-за  опасности от Орды,  кормились рыбой и  привозным с  Украины хлебом,
пили просяную палянку,  занимались ремеслами,  за  что  их  в  замке очень
ценили.
     Наместник глаз не сомкнул из-за невыносимого смрада конских шкур,  из
которых  в  Слободке  выделывали  ремни.  На  зорьке следующего дня,  едва
прозвонили и протрубили побудку, он сообщил в замок, что прибыл в качестве
княжеского посла и просит его принять. Гродзицкий, у которого еще был свеж
в памяти визит  князя,  вышел  навстречу  собственной  персоной.  Был  это
пятидесятилетний человек,  одноглазый,  точно циклоп, угрюмый, ибо, сидя в
глухомани на краю света и не видя людей,  одичал,  а обладая  безграничной
властью, исполнился суровости и чувства собственного достоинства. Лицо его
было обезображено оспой,  а также изукрашено сабельными шрамами и метинами
от  татарских  стрел,  белевшими  на  темной  коже.  Однако служака он был
верный, сторожкий, точно журавль, и глаз с татар и казаков не спускал. Пил
он  только  воду,  спал  не  более семи часов,  часто вскакивая среди ночи
проверить,  не дремлет  ли  стража  на  валах,  и  за  малейший  проступок
незамедлительно казнил провинившихся.  К казакам доброжелательный,  хоть и
грозный,  он завоевал их уважение.  Когда случался зимой  на  Сечи  голод,
Гродзицкий помогал хлебом.  В общем, был это русин покроя тех, кто некогда
с Пшецлавом Ланцкоронским и Самеком Зборовским в степи хаживали.
     - Выходит,  ты,  сударь,  на  Сечь едешь?  -  спросил он Скшетуского,
предварительно проведя его в замок и от души угостив.
     - На Сечь. Какие, ваша милость комендант, у тебя оттуда новости?
     - Война!  Кошевой атаман со всех  луговин,  речек  и  островов  людей
созывает.  С Украины беглые тянутся, которым я мешаю, как могу. Войска там
собралось тысяч тридцать,  а может,  и поболе.  Когда же  они  на  Украину
двинутся  и  к  ним городовые казаки с чернью присоединятся,  будет их сто
тысяч.
     - А Хмельницкий?
     - Со дня на день из Крыма с  татарами ожидается.  Может,  уже прибыл.
Сказать по совести,  зря ты,  сударь, на Сечь желаешь ехать, ибо вскорости
тут их дождешься. Кудак они не минуют и в тылу его не оставят, это точно.
     - А ты отобьешься, ваша милость?
     Гродзицкий угрюмо глянул на гостя и ответил отчетливо и спокойно:
     - А я не отобьюсь...
     - Это как же?
     - Пороху у меня нету.  Челнов двадцать послал, чтобы мне хоть сколько
прислали,  - и не шлют. Не знаю - перехвачены ли посланные или у самих там
нехватка;  знаю только,  что до сих пор не прислали. А моего хватит недели
на две - и все.  Будь у меня сколько надо, я бы скорее Кудак и самого себя
взорвал,  но  казацкая  нога  сюда бы не ступила.  Велено мне тут сидеть -
сижу,  велено держать ухо  востро  -  держу,  сказано  зубы  показывать  -
показываю, а если сгинуть придется - раз  м а т и  р о д и л а  - и на это
готов.
     - А сам ты, ваша милость, не можешь пороху приготовить?
     - Считай, уже два месяца запорожцы селитру ко мне не пропускают, а ее
с Черного моря возить нужно. Все к одному. Что ж, и погибну!
     - Нам с вас,  старых солдат,  пример бы брать.  А если б тебе самому,
ваша милость, за порохом двинуться?
     - Любезный сударь,  я Кудак оставить не могу и не оставлю; здесь была
моя жизнь,  здесь и смерть моя будет. Да и ты, сударь, не рассчитывай, что
на брашна и обильные пиры едешь,  каковыми обычно послов принимают, или же
что тебя там неприкосновенность посольская убережет.  Они даже собственных
атаманов убивают,  и,  пока я тут,  не упомню,  чтобы хоть кто из атаманов
своей смертью умер. Погибнешь и ты.
     Скшетуский молчал.
     - Вижу я, дух в тебе слабнет. Так что лучше не езди.
     - Досточтимый комендант!  - с гневом ответил наместник. - Придумай же
что-нибудь пострашнее меня запугать,  ведь то,  что ты говоришь,  слышал я
уже раз десять,  а коли ты не советуешь мне ехать,  я понимаю это так, что
сам ты на моем месте не поехал бы;  рассуди же в  таком случае,  пороху ли
тебе только или еще отваги для обороны Кудака недостает.
     Гродзицкий,   вместо  того  чтобы  осерчать,   глянул  на  наместника
благосклоннее.
     - Зубастая щука!  -  буркнул он по-русински. - Извиняй, ваша милость.
По  ответу  твоему вижу  я,  что  не  уронишь ты  dignitatem* княжеского и
шляхетской чести.  Дам я тебе посему пару чаек,  ибо на байдаках пороги не
пройдешь.
     _______________
          * достоинства (лат.).

     - Об этом и я тоже намеревался просить вашу милость.
     - Мимо Ненасытца вели их тащить волоком;  хоть вода и высокая, но там
никогда  проплыть  невозможно.  Разве  что какая-нибудь махонькая лодчонка
проскочит.  А когда окажешься на низкой воде,  будь настороже и помни, что
железо  со  свинцом  красноречивее слов.  Там уважают только смелых людей.
Чайки назавтра  будут  готовы;  я  лишь  велю  на  каждой  второе  кормило
поставить - одним на порогах не обойдешься.
     Сказав это,  Гродзицкий вывел наместника из жилья,  чтобы познакомить
его с  замком и внутренней службой.  Везде соблюдался образцовый порядок и
послушание. Часовые чуть ли не вплотную друг к другу день и ночь караулили
на валах, непрерывно укрепляемых и подправляемых пленными татарами.
     - Каждый год на локоть валы подсыпаю,  -  сказал Гродзицкий,  - и они
уже столь высоки,  что,  имей я  довольно пороху,  сто тысяч мне ничего не
сделают, но без пальбы я не продержусь, если штурмовать бу