торопясь
вознаградить себя за долгую разлуку.  Девушка показалась ему еще красивей,
чем  раньше.   В   сумрачной  этой  горнице,   в   игре  солнечных  лучей,
разбивающихся  в  радуги  стеклянными  репейками  окон,  она  походила  на
изображения пречистых дев в темных костельных приделах. Но при этом от нее
исходила  такая  теплота  и  такая  жизнерадостность,  столько  прелестной
женственности и очарования являл собою и лик,  и весь облик ее,  что можно
было голову потерять, без ума влюбиться и любить вечно.
     - От красы твоей я ослепнуть могу, - сказал наместник.
     Белые зубки княжны весело блеснули в улыбке.
     - Анна Борзобогатая, наверно, в сто раз краше!
     - Ей до тебя, как оловянной этой тарелке до луны.
     - А мне его милость Редзян другое говорил.
     - Его  милость Редзян по  шее  давно не  получал.  Что мне та  панна!
Пускай другие пчелы с цветка того мед берут, там их достаточно жужжит.
     Дальнейшая беседа была прервана появлением старого Чехлы,  явившегося
приветствовать наместника.  Он  полагал его уже своим будущим господином и
поэтому кланяться начал от порога, восточным обычаем, выказывая уважение.
     - Ну, старый, возьму с девицей и тебя. Ты ей тоже служи до смерти.
     - Недолго уже и ждать,  господин!  Да сколько жить,  столько служить.
Нет бога, кроме бога!
     - Этак через месяц,  как вернусь из Сечи,  уедем в  Лубны,  -  сказал
наместник,  обращаясь к  Елене.  -  А  там ксендз Муховецкий с епитрахилью
ждет.
     Елена обомлела.
     - Ты на Сечь едешь?
     - Князь с  письмом послал.  Но  ты  не пугайся.  Персона посла даже у
поганых неприкосновенна.  Тебя же с  княгинею я  хоть сейчас отправил бы в
Лубны, да вот дороги страшные. Сам испытал, даже верхом не очень проедешь.
     - А к нам надолго?
     - Сегодня  к  вечеру  на  Чигирин двинемся.  Раньше  прощусь,  скорей
ворочусь. Княжья служба. Не моя воля, не мой час.
     - Прошу откушать,  коли налюбезничались да наворковались,  - сказала,
входя, княгиня. - Ого! Щеки-то у девки пылают, видно, не терял ты времени,
пан кавалер! Да чего там, так оно и быть должно!
     Она покровительственно похлопала Елену по плечу, и все пошли обедать.
Княгиня  была  в   прекрасном  настроении.   По   Богуну  она   уже  давно
отпечалилась,  к  тому же  благодаря щедрости наместника все  складывалось
так,  что  Разлоги "cum борис,  лесис,  границибус et  колониис" она могла
считать собственностью своей и сыновей своих.
     А богатства это были немалые.
     Наместник расспрашивал про князей, скоро ли вернутся.
     - Со дня на день жду.  Сперва серчали они, но потом, обдумав действия
твои,  очень как будущего родича полюбили,  потому, мол, что такого лихого
кавалера трудно уже в нынешние мягкие времена найти.
     Отобедав,  пан Скшетуский с  Еленою пошли в  вишенник,  тянувшийся за
майданом до самого рва.  Сад, точно снегом, осыпан был ранним цветом, а за
садом чернелась дубрава, в которой куковала кукушка.
     - Пусть наворожит нам  счастье,  -  сказал пан Скшетуский.  -  Только
нужно спрос спросить.
     И, повернувшись к дубраве, сказал:
     - Зозуля-рябуля,  сколько лет  нам  с  этою вот панной в  супружестве
жить?
     Кукушка тотчас закуковала и накуковала полсотни с лишним.
     - Дай же бог!
     - Зозули всегда правду говорят, - сказала Елена.
     - А коли так, то я еще спрошу! - разохотился наместник.
     И спросил:
     - Зозуля-рябуля, а много ли парнишек у нас народится?
     Кукушка, словно по заказу, тотчас откликнулась и накуковала ни больше
ни меньше как двенадцать.
     Пан Скшетуский не знал от радости, что и делать.
     - Вот пожалте!  Старостою сделаюсь, ей-богу! Слыхала, любезная панна?
А?
     - Ничего я не слыхала,  - ответила красная, как вишня, Елена. - О чем
спрашивал, даже не знаю.
     - Может, повторить?
     - И этого не нужно.
     В  таких беседах и  беззаботных шутках,  словно сон,  прошел их день.
Вечером после долгого нежного прощания наместник двинулся на Чигирин.


                                Глава VIII

     В  Чигирине пан  Скшетуский застал старого Зацвилиховского в  великих
волнениях и беспокойстве;  тот нетерпеливо ждал княжеского посланника, ибо
из  Сечи приходили вести одна зловещее другой.  Уже не  вызывало сомнений,
что Хмельницкий готовится с  оружием в  руках расквитаться за свои обиды и
отстоять давние казацкие привилегии.  Зацвилиховскому стало известно,  что
тот побывал в  Крыму у хана,  выклянчивая татарской подмоги,  с каковою со
дня на день ожидался на Сечи.  Все говорило за то,  что задуман великий от
Низовья до Речи Посполитой поход,  который при участии татар мог оказаться
роковым.  Гроза угадывалась все явственней,  отчетливее,  страшней. Уже не
темная,   неясная  тревога  расползалась  по   Украине,   а   повсеместное
предчувствие неотвратимой резни  и  войны.  Великий  гетман,  поначалу  не
принимавший всего  этого  близко  к  серд