а пусто,  -  гей!  - а
широко,  а  просторно!  Конем не достичь,  мыслью не постичь...  Разве что
печаль эту, безлюдье это, степи эти полюбить и смятенною душою кружить над
ними,  спать вечным сном в  их курганах,  голоса степные внимать и  самому
откликаться.
     Стояло утро.  Крупные капли сверкали  на  полыни  и  бурьяне,  свежие
дуновения  ветра  просушивали  землю,  на  которой дожди оставили обширные
лужи,  разлившиеся озерками и сиявшие на солнце. Отряд наместника медленно
продвигался   вперед,  ибо  трудно  поспешать,  когда  лошади  то  и  дело
проваливаются по колено в мягкую землю.  Наместник,  однако,  не  позволял
подолгу отдыхать на могильных буграх - он спешил встретиться и проститься.
Этак к полудню следующего дня,  проехав полоску леса,  увидел  он  ветряки
Разлогов,  разбросанные  по  холмам  и  ближним  курганам.  Сердце в груди
Скшетуского застучало,  как молот.  Его не ждут,  никто о его  приезде  не
знает:   что   скажет  она,  когда  он  появится?  А  вон,  вон  уже  хаты
п i д с у с i д к о в,  потонувшие  в  молодых   садах   вишневых;   далее
раскиданная  деревенька  холопей,  а  еще  далее  завиднелся  и колодезный
журавль на господском майдане. Наместник поднял коня и погнал его в галоп.
За  ним  кинулись  остальные;  так  и  полетели они по деревне со звоном и
криками. Здесь и там селянин показывался из хаты, глядел, крестился: черти
не черти,  татары не татары. Грязь из-под копыт летит так, что не поймешь,
кто скачет.  А они доскакали уже до майдана и осадили  перед  затворенными
воротами.
     - Эй вы там! Отворяй, кто живой!
     На шум, стук и собачий лай прибежали со двора люди. В испуге приникли
они к воротам, решив, что на усадьбу напали.
     - Кто такие?
     - Отворяй!
     - Князей дома нету.
     - Отворяй же, собачий сын! Мы от князя из Лубен.
     Наконец челядь узнала Скшетуского.
     - Это ваша милость! Сейчас мы, сейчас!
     Ворота отворились, а тут и сама княгиня вышла на крыльцо, воззрившись
из-под ладони на гостей.
     Скшетуский спрыгнул с коня и, подойдя к ней, сказал:
     - Не узнаешь, ваша милость сударыня?
     - Ах!  Вы ли это,  сударь наместник?  А  я  уж думаю,  татары напали.
Кланяюсь и милости прошу в дом.
     - Удивляешься,  верно,  любезная сударыня, - сказал Скшетуский, когда
вошли, - видя меня в Разлогах, а ведь я слова не нарушил. Это князь меня в
Чигирин,  а затем и далее посылает.  Он велел и в Разлогах остановиться, о
здоровье вашем справиться.
     - Благодарствую его  княжескому сиятельству,  милостивому господину и
благодетелю нашему. Скоро ли он задумал нас из Разлогов сгонять?
     - Князь вообще об этом не помышляет,  не зная, что прогнать бы вас не
мешало;  а  я что сказал,  тому и быть.  Останетесь вы в Разлогах,  у меня
своего добра хватит.
     Княгиня сразу повеселела и сказала:
     - Садись же, ваша милость, и пребывай в приятности, как я, видя тебя.
     - Княжна здорова? Где она?
     - Уж я понимаю,  что не ко мне ты приехал,  мой кавалер. Здорова она,
здорова;  от амуров этих девка еще глаже стала. Да я ее тотчас и кликну, а
сама приберусь малость - стыдно мне в таком виде гостя принимать.
     Одета была княгиня в  платье из линялой набойки,  поверх которого был
накинут кожух; обута же в яловые сапоги.
     Но  тут  Елена,  хоть  и  непозванная,  влетела в  горницу,  узнав от
татарина Чехлы,  кто приехал.  Вбежав,  запыхавшаяся и красная, как вишня,
она  никак  не  могла отдышаться,  и  только глаза ее  смеялись счастьем и
радостью.  Скшетуский  кинулся  к  ней  руки  целовать,  а  когда  княгиня
намеренно вышла,  стал целовать в уста,  потому что человек он был пылкий.
Она же не очень и противилась, слабея от счастливого восторга.
     - А я вашу милость и не ждала,  -  шептала она, жмуря свои прелестные
очи. - Да уж не целуй так, негоже оно.
     - Как не  целовать,  -  отвечал рыцарь,  -  ежели мне и  мед не столь
сладок? Я уж думал - засохну без тебя; сам князь велел поехать.
     - Значит, ему известно?
     - Я  признался.  А он еще и рад был,  вспомнив про князя Василя.  Эй,
видать,  опоила ты меня чем-то,  девица,  ничего и никого,  кроме тебя, не
вижу!
     - Милость это божья - таковое ослепление твое.
     - А помнишь, как кречет руки наши соединил? Видно, оно суждено было.
     - Помню...
     - Когда я  в  Лубнах с  тоски на Солоницу ходил,  ты мне словно живая
являлась,  а  руки протяну -  исчезаешь.  Но  теперь никуда ты  от меня не
денешься, и ничего уже нам больше не помешает.
     - Если и помешает, то не по воле моей.
     - Скажи, любезен ли я тебе?
     Елена опустила очи, но ответила торжественно и четко:
     - Как никто другой в целом свете.
     - Пускай меня золотом и почестями осыплют, я предпочту эти слова, ибо
вижу,  что  правду ты  говоришь,  хоть сам  не  знаю,  чем сумел заслужить
благосклонность такую.
     - Ты  меня  пожалел,  приголубил,  вступился за  меня  и  такие слова
сказал, каких я прежде никогда не слыхала.
     Елена взволнованно умолкла, а поручик снова стал целовать ей руки.
     - Госпожою мне будешь, не женой, - сказал он.
     И  оба  замолчали,   только  он  взора  с  нее  не  сводил,