никто не
знал, кто и с кем собирается воевать. Но безусловно что-то назревало. Лица
стали тревожными.  Пахарь с  плугом неохотно выходил в  поле,  хотя  весна
настала ранняя, тихая, теплая и над степью уже давно звенели жаворонки. По
вечерам жители селений собирались толпами на больших дорогах и  вполголоса
переговаривались о страшном и непостижимом.  У слепцов, бродивших с лирами
и  песней,  выспрашивали новости.  Некоторым  по  ночам  мерещились  некие
отсветы в  небе или  мнилось,  что месяц,  красней обычного,  встает из-за
лесов.  Предсказывались бедствия либо смерть короля - и все было тем более
удивительно,  что к землям этим,  издавна свыкшимся с тревогами,  битвами,
набегами, страху нелегко было подступиться; видно, какие-то особо зловещие
вихри стали носиться в воздухе, если тревога сделалась повсеместной.
     Тем  большая давила духота и  тяжесть,  что  никто не  умел  нависшую
угрозу  объяснить.   Однако  среди  недобрых  предвестий  два   безусловно
указывали, что и в самом деле следует ждать чего-то нехорошего. Во-первых,
невиданное множество дедов-лирников появилось по всем городам и  селам,  и
попадались меж них люди чужие,  никому не ведомые,  про которых шептались,
что они деды ненастоящие.  Слоняясь повсюду,  они таинственно сулили,  что
день суда и гнева божьего близок. Во-вторых, низовые стали мертвецки пить.
     Второе предвестие было куда как зловеще.  Сечь,  стиснутая в  слишком
тесных границах,  не  могла  прокормить всех  своих  людей;  походы бывали
нечасто,  так что степью казак прожить не  мог;  оттого-то в  мирное время
множество низовых ежегодно и разбредалось по местам заселенным.  Бессчетно
сечевиков было  по  всей Украине и  даже по  всей Руси.  Одни нанимались в
старостовские отряды,  другие  шинкарили по  дорогам,  третьи занимались в
городах и  селах торговлей и  ремеслом.  Почти в  каждой деревне стояла на
отшибе  хата,   в   которой  жил  запорожец.   Некоторые  заодно  с  хатой
обзаводились еще женой и  хозяйством.  И запорожец этот,  будучи человеком
битым  и  тертым,  очень  часто становился благословением для  деревни,  в
которой  поселился.   Не  было  лучших  ковалей,  колесников,  кожевников,
воскобоев,  рыбарей или ловчих.  Запорожец все умел,  за все брался - хоть
дом ставить,  хоть седло шить. Обычно были это насельники неспокойные, ибо
жили житьем временным.  Тому,  кто намеревался с  оружием в руках взыскать
приговор,  напасть на  соседа или  себя от  возможного нападения защитить,
достаточно было кинуть клич,  и молодцы слетались, точно охочие попировать
вороны.  Их услугами пользовалась и шляхта, и баре, вечно тяжущиеся друг с
другом, но, если подобных оказий не подворачивалось, запорожцы сидели тихо
по деревням и в поте лица добывали хлеб насущный.
     Продолжалось так иногда год,  иногда два,  покуда вдруг не разносился
слух или о большом  каком-нибудь  походе,  или  о  походе  кого-нибудь  из
атаманов  на татар,  на  л я х i в,  на польских бар в валашской земле,  и
тогда все  эти  колесники,  ковали,  кожевники,  воскобои  бросали  мирные
занятия   свои  и  для  начала  ударялись  по  всем  украинским  шинкам  в
беспробудное пьянство.
     Пропивши все, что имели,  они начинали пить  в  долг,  н е  н а  т е,
щ о  е,  а л е  н а  т е,  щ о   б у д е.  Ожидаемая  добыча  должна  была
оплатить гульбу.
     Это  поветрие  повторялось с  таким  постоянством,  что  со  временем
умудренные здешние люди стали говорить:  "Эге, шинки трясутся от низовых -
на Украйне что-то затевается".
     И старосты незамедлительно укрепляли в замках гарнизоны, настороженно
ко всему приглядываясь;  вельможи собирали дружины,  шляхта отсылала жен и
детей в города.
     И вот по весне той казаки запили, как никогда, без разбору проматывая
все нажитое,  причем не в одном повете,  не в одном воеводстве, но по всей
Руси, от края и до края.
     Что-то,  значит,  и  вправду назревало,  хотя  сами низовые,  похоже,
понятия не имели,  что именно.  Стали поговаривать о  Хмельницком,  о  его
побеге на  Сечь,  о  городовых казаках из  Черкасс,  Богуслава,  Корсуня и
других городов,  сбежавших следом за ним;  но поговаривали еще и  совсем о
другом.  Уже много лет ходили слухи о большой войне с басурманами, которую
король  замышлял,  чтобы  добрым  молодцам  была  добыча,  но  ляхи  этому
противились -  так  что  теперь все слухи перемешались и  посеяли в  душах
человеческих тревогу и ожидание чего-то неслыханного.
     Встревоженность  эта  проникла  даже  в  лубенские  стены.  На  такое
закрывать глаза  не  следовало,  и,  уж  конечно,  не  сделал этого  князь
Иеремия.  В  державе его беспокойство хоть и не переросло в брожение,  ибо
страх всех сдерживал,  но  спустя какое-то время с  Украины стали доходить
слухи,  что кое-где холопы выходят из повиновения шляхте,  убивают евреев,
что силою хотят записаться в  реестр -  с  погаными воевать,  и  что число
беглых на Сечь множится.
     Поэтому князь,  разослав  письма  к  краковскому  правителю,  к  пану
Калиновскому и к Лободе в Переяслав,  велел  сгонять  стада  из  степей  и
стягивать войска со сторожевых поселений. Тем временем пришли утешительные
известия.  Господин великий гетман сообщил все,  что знал  о  Хмельницком,
полагая, одна