а поручика, но тотчас же опять опустила глаза.
     - Может быть, сударь, ты гневаешься на меня?
     - Я? А разве панну Анну мой гнев заботит?
     - Заботит?  Ну нет!  Тоже мне забота!  Уж не полагаешь ли ты, сударь,
что я плакать стану? Пан Быховец куда любезнее...
     - Когда так,  мне  остается только уступить поле  боя  пану Быховцу и
исчезнуть с глаз долой.
     - А я разве держу?
     И Ануся загородила ему дорогу.
     - Так ты, сударь, из Крыма вернулся? - спросила она.
     - Из Крыма.
     - А что ты, ваша милость, оттуда привез?
     - Пана Подбипятку.  Разве панна Анна его не видела?  Очень приятный и
достойный кавалер.
     - Уж наверняка приятнее вашей милости. А зачем он сюда приехал?
     - Чтобы панне Анне было на ком чары испытывать.  Но я советую браться
за  дело всерьез,  ибо знаю нечто,  из-за чего кавалер сей неприступен,  и
даже панна Анна с носом останется.
     - Отчего же это он неприступен?
     - Оттого, что не имеет права жениться.
     - Да мне что за дело? А отчего он не имеет права жениться?
     Скшетуский наклонился к уху девушки, но сказал очень громко и четко:
     - Оттого, что поклялся оставаться в непорочности.
     - Вот и неумно,  сударь!  -  воскликнула Ануся и мгновенно упорхнула,
словно всполошенная пташка.
     Однако  уже  вечером  она  впервые  внимательно  пригляделась к  пану
Лонгину.  Гостей в  тот  день собралось немало,  поскольку князь устраивал
прощальный прием пану Бодзинскому.  Наш литвин,  тщательно одетый в  белый
атласный  жупан   и   темно-голубой   бархатный  кунтуш,   выглядел  очень
внушительно,  тем  более что  у  бедра его  вместо палаческого Сорвиглавца
висела легкая кривая сабля в золоченых ножнах.
     Глазки Ануси назло Скшетускому умышленно поглядывали на пана Лонгина.
Наместник бы и не заметил этого, если б Володыёвский не толкнул его локтем
и не сказал:
     - Попадись я  татарам,  если Ануся не заигрывает с хмелевой литовской
подпоркой.
     - А ты ему скажи про это.
     - И скажу. Подходящая из них пара.
     - Он ее вместо шпильки на жупане приспособит, в самый раз придется.
     - Или вместо кисточки на шапке.
     Володыёвский подошел к литвину.
     - Сударь!  -  сказал он.  - Ты, ваша милость, к нам недавно, а повеса
каких поискать.
     - Как так, благодетель братушка? Отчего ж?
     - Оттого, что лучшей девке из фрауциммера голову вскружил.
     - Сударик мой!  -  сказал Подбипятка, сложив руки. - Что это ты такое
говоришь?
     - А  ты погляди,  как панна Анна Борзобогатая,  в  которую мы тут все
влюблены,  за вашей милостью глазками стреляет.  Ой,  берегись,  чтобы она
тебя в дураках, как всех нас, не оставила.
     Сказав это,  Володыёвский повернулся на  каблуках и  ушел,  повергнув
пана Лонгина в недоумение. Тот сперва не отваживался и поглядеть в сторону
Ануси,  но  спустя некоторое время,  как бы  невзначай глянув,  прямо-таки
оторопел.  И  в  самом деле -  из-за  плеча княгини Гризельды пара горящих
глазок глядела на него с любопытством и настойчивостью. "Apage, satanas!"*
- подумал литвин и, покрывшись, как школяр, румянцем, ретировался в другой
конец залы.
     _______________
          * "Отыди, сатана!" (греч.).

     Искушение,   однако,   было  велико.   Бесенок,  выглядывавший  из-за
княгининой спины,  являл собою такой соблазн, глазки так светло сияли, что
пана Лонгина словно бы что-то толкало еще разок заглянуть в них. Но тут он
вспомнил  свой  обет,  взору  его  предстал Сорвиглавец,  предок  Стовейко
Подбипятка,  три отсеченные головы, и ужас охватил его. Он перекрестился и
в тот вечер ни разу больше не глянул.
     Зато утром следующего дня он пришел на квартиру к Скшетускому.
     - Сударь наместник,  а  скоро ли  мы  выступаем?  Не слышно ли,  ваша
милость, чего о баталии?
     - Что  за  спех  такой?  Потерпи,  сударь,  еще  ведь  и  в  часть не
записался.
     И  в  самом  деле,  пан  Подбипятка не  был  пока  зачислен на  место
покойного Закревского.  Надо  было дождаться,  когда истечет квартал,  что
имело наступить лишь к первому апреля.
     Тем  не  менее  спех  у  него  какой-то  был,  поэтому  он  расспросы
продолжил:
     - И никак светлейший князь насчет предмета этого не высказывался?
     - Никак.  Король вроде бы  до конца дней своих не перестанет о  войне
думать, но Речь Посполитая ее не хочет.
     - А в Чигирине поговаривали, что смута казацкая нам грозится.
     - Вижу я, зарок твой житья тебе не дает. Что же касается смуты, то ее
до  весны не  будет,  ибо хоть зима и  теплая,  но зима есть зима.