лдат стали готовить ужин.  Они пристроили на огне
заготовленные  бараньи  четверти,  из  тороков  вытащили  несколько  дроф,
подстреленных днем,  несколько куропаток и одного сайгака, которого солдат
тут  же  принялся обдирать.  Костер  горел,  отбрасывая в  степь  огромный
красный круг. Удушенный стал потихоньку приходить в себя.
     Какое-то время водил он налитыми кровью глазами по незнакомцам, затем
попытался встать.  Солдат, прежде разговаривавший с наместником, приподнял
лежавшего, подхватив под мышки; другой сунул ему в руки обушок, на который
незнакомец  тяжело  оперся.  Лицо  его  с  надувшимися  жилами  оставалось
багровым. Наконец сдавленным голосом он прохрипел первое слово:
     - Воды!
     Ему дали горелки,  которую он пил и пил, и, как видно, не без пользы,
потому что, оторвавшись наконец от фляги, спросил уже более отчетливо:
     - У кого это я?
     Наместник встал и подошел к нему.
     - У тех, кто вашу милость спасением подарили.
     - Значит, не вы накинули аркан?
     - Наше дело,  милостивый государь, сабля, не аркан. Бесчестишь добрых
жолнеров  подозрением.  А  поймали  тебя  какие-то  лихие  люди,  татарами
переодетые.  На них,  ежели любопытствуешь, можешь поглядеть; вон они, как
бараны порезанные, лежат.
     И наместник указал рукой на темные тела, лежавшие у подошвы взгорья.
     Незнакомец на это сказал:
     - Если так - позвольте же мне отдышаться.
     Ему   подложили  войлочную  кульбаку,   устроившись  на   которой  он
погрузился в молчание.
     Это был мужчина в  расцвете лет,  среднего роста,  в  плечах широкий,
почти исполинского телосложения,  с поразительными чертами лица. Голову он
имел  огромную,  кожу дряблую,  очень загорелую,  глаза черные и,  точно у
татарина,  слегка  раскосые;  узкий  рот  его  обрамляли  тонкие  усы,  по
оконечьям расходившиеся широкими кистями.  На  мощном лице  были  написаны
отвага и высокомерие. Тут совмещалось что-то притягательное и вместе с тем
отталкивающее:  гетманское достоинство,  смешанное с татарской лукавостью,
благожелательность и злость.
     Отсидевшись  несколько  времени,   он   встал  и,   не  поблагодарив,
совершенно неожиданно отправился глядеть на убитых.
     - Мужлан! - буркнул наместник.
     Незнакомец между тем  внимательно вглядывался в  лицо каждому,  качал
головою,  словно поняв что-то,  а  затем медленно направился к наместнику,
шаря по бокам и машинально ища пояс, за который хотел, как видно, заложить
руку.
     Не понравилась молодому наместнику таковая значительность в человеке,
только что вынутом из петли, поэтому он язвительно сказал:
     - Можно подумать,  что  ты,  ваша милость,  знакомых ищешь среди этих
воров или заупокойную по ним говоришь.
     Незнакомец серьезно ответил:
     - И не ошибаешься ты, сударь, и ошибаешься; не ошибаешься, потому что
искал я знакомых,  однако,  называя их татями,  ошибаешься,  ибо это слуги
некоего шляхтича, моего соседа.
     - Не из одного, видать, колодца берете воду вы с тем соседом.
     Странная какая-то усмешка скользнула по тонким губам незнакомца.
     - И в этом ты, сударь, ошибаешься, - пробормотал он сквозь зубы.
     Спустя же мгновение добавил погромче:
     - Однако  прости мне,  ваша  милость,  что  я  надлежащей не  выразил
благодарности за  auxilium* и  успешное спасение,  каковые меня  от  столь
неожиданной  смерти  упасли.   Мужество  твое,   ваша   милость,   покрыло
неосмотрительность того,  кто от  людей своих отдалился;  но благодарность
моя самоотверженности твоей не меньше.
     _______________
          * помощь (лат.).

     Молвив это, он протянул руку наместнику.
     Однако  самоуверенный молодой  человек даже  не  пошевелился и  своей
протягивать не спешил. Зато сказал:
     - Нелишне бы сперва узнать, со шляхтичем ли имею честь, ибо хоть и не
сомневаюсь в этом, но анонимные благодарности полагаю неуместными.
     - Вижу я  в тебе,  сударь,  истинно рыцарские манеры,  и полагаешь ты
справедливо.  Речи мои,  да и благодарность тоже, следовало мне предварить
именем своим.  Что  ж!  Перед тобою Зиновий Абданк,  герба Абданк с  малым
крестом,  шляхтич  Киевского  воеводства,  оседлый  и  полковник  казацкой
хоругви князя Доминика Заславского тож.
     - Ян  Скшетуский,   наместник  панцирной  хоругви  светлейшего  князя
Иеремии Вишневецкого.
     - Под славным началом, сударь, служишь. Прими же теперь благодарность
мою и руку.
     Наместник более не колебался.  Панцирное товарищество хоть и  глядело
свысока на жолнеров других хоругвей,  но сейчас пан Скшетуский находился в
степи,  в  Диком  Поле,  где  таким  околичностям придавалось куда  меньше
значения.  К  тому же он имел дело с  полковником,  в чем тотчас же воочию
убедился,  потому что солдаты, возвращая Абданку пояс и саблю, мешавшие им
приводить незнакомца в  чувство,  подали ему и  короткую булаву с костяной
рукояткой  и