день.  Поэтому,  когда шнуры, указывавшие полночь, начинали догорать,
на  заставах по  этим  несчастным служили заупокойную.  Еще  рассказывали,
будто такие же тени,  но всадников,  скитаясь по глухим местам,  заступают
дорогу проезжим,  стеная и  моля о знаке креста святого.  Бывали призраки,
пугавшие людей воем.  Искушенное ухо издалека могло отличить их  завывания
от  волчьих.  Еще  видали целые воинства теней -  эти  иногда столь близко
подходили к заставам, что часовые трубили larum*. Такие случаи предвещали,
как  правило,  немалую войну.  Встреча с  одиночной тенью тоже  не  сулила
ничего хорошего,  но не всегда следовало предполагать недоброе,  ибо перед
дорожными иногда и  живой человек возникал и пропадал,  как тень,  так что
только призраком и мог быть сочтен.
     _______________
          * тревогу, сигнал к бою (лат.).

     А поскольку   над   Омельником   спустилась   ночь,  ничего  не  было
удивительного в том, что сразу - возле заброшенной крепости - возник не то
дух,  не  то  человек.  Луна,  как раз выглянувшая из-за Днепра,  выбелила
пустынную местность,  головки репейников и степные дали.  Тотчас  ниже  по
течению в степи появились какие-то ночные создания.  Мимолетные тучки то и
дело застили луну, и облики эти то белелись во тьме, то меркли. Иногда они
пропадали  вовсе  и  как  бы  таяли во мраке.  Приближаясь к вершинке,  на
которой стоял упомянутый всадник,  они,  то и дело  останавливаясь,  тихо,
осторожно и медленно крались.
     В движении этом было что-то пугающее, впрочем, как и во всей степи, с
виду такой безмятежной.  Ветер порою задувал с Днепра,  поднимая печальный
шелест в сохлых репьях, клонившихся и трепетавших точно с перепугу. Но вот
поглощенные тенью развалин облики пропали.  В  бледном сиянии ночи  видать
было только недвижимого на взгорье всадника.
     Однако шелест привлек и его внимание.  Подъехав к самому крутояру, он
внимательно стал вглядываться в степь. Сразу улегся ветер, шелест умолк, и
сделалась тишина мертвая.
     Вдруг   раздался  пронзительный  свист.   Многие   голоса   разом   и
душераздирающе  завопили:   "Алла!   Алла!  Исусе  Христе!  Спасай!  Бей!"
Загремели самопалы, красные вспышки разорвали мрак. Конский топот смешался
с  лязгом железа.  Еще  какие-то  всадники возникли в  степи словно из-под
земли.  Настоящая буря взметнулась в этой только что безмолвной и зловещей
пустыне. Потом стоны человеческие стали вторить страшным воплям, и наконец
все утихло. Бой закончился.
     Надо полагать - в Диком Поле разыгрывалась одна из обычных сцен.
     Всадники  съехались на  взгорье,  некоторые спешились,  внимательно к
чему-то приглядываясь.
     Из темноты послышался громкий, повелительный голос:
     - Эй там! Высечь огня да запалить!
     Тотчас посыпались искры,  и  сразу  вспыхнул сухой очерет с  лучиной,
каковые путешествующий по Дикому Полю всегда возил с собою.
     Немедля в  землю был воткнут шест с каганцом,  и падающий сверху свет
резко  и  ярко  осветил  десятка полтора людей,  склонившихся над  кем-то,
недвижно распростертым.
     Это были воины в  красной придворной форме и в волчьих шапках.  Один,
сидевший на добром коне,  по виду командир,  спрыгнув на землю,  подошел к
лежащему и спросил у кого-то:
     - Ну что, вахмистр? Живой он или нет?
     - Живой, пан наместник, хрипит вот, арканом его придушило.
     - Кто таков?
     - Не татарин, важный кто-то.
     - Оно и слава богу.
     Наместник внимательно пригляделся к лежащему человеку.
     - По виду гетман, - сказал он.
     - И конь у него - аргамак редкостный, какого и у хана нету, - ответил
вахмистр. - Да вон его держат!
     Поручик поглядел, и лицо его просветлело. Рядом двое солдат держали и
вправду  отменного  скакуна,  а  тот,  прижимая  уши  и  раздувая  ноздри,
протягивал голову и глядел устрашенным глазом на лежащего хозяина.
     - Уж конь-то, конечно, наш будет? - поспешил спросить вахмистр.
     - А ты, подлая душа, христианина в степи без коня оставить хочешь?
     - Так ведь в бою взятый...
     Дальнейший  разговор  был   прерван   вовсе   уж   громким  хрипением
удавленного.
     - Влить человеку горелки в глотку!  -  сказал наместник. - Да пояс на
нем распустить.
     - Мы что - тут и заночуем?
     - Тут и заночуем! Коней расседлать, костер запалить.
     Солдаты живо  бросились исполнять приказания.  Одни стали приводить в
чувство  и  растирать лежащего,  другие  отправились за  очеретом,  третьи
разостлали для ночлега верблюжьи и медвежьи шкуры.
     Наместник,   не   беспокоясь  более   о   полузадушенном  незнакомце,
расстегнул пояс  и  улегся возле  костра на  бурку.  Был  он  очень молод,
сухощав,  черноволос и весьма красив; лицо имел худое, а нос - выдающийся,
орлиный.  Взор наместника пылал бешеной отвагою и  задором,  но  выражение
лица при этом не теряло степенности.  Значительные усы и давно, как видно,
не бритая борода вовсе делали его не по возрасту серьезным.
     Тем временем двое с