столько и разгневан. Богун этот, как
видно,  искал ссоры и  добился бы  своего,  но  зачем?  С  чего  вдруг это
нежданное недоброжелательство?
     В голове наместника мелькнула мысль, что причиною тому княжна, и он в
этой мысли утвердился,  когда,  взглянув на лицо девушки, увидел, несмотря
на  ночную  тьму,  что  оно  было  белее  полотна  и  что  написан на  нем
нескрываемый ужас.
     Между тем Богун,  как и велела ему княгиня,  рванул с места вперед, а
старуха, глядя ему вслед, сказала не столько себе, сколько наместнику:
     - Отчаянная это голова и дьявол казацкий.
     - И не в полном уме,  как видно, - презрительно заметил Скшетуский. -
Это что же - казак на службе у сыновей твоей милости, сударыня?
     Старая княгиня откинулась на подушки кареты.
     - Что ты,  сударь,  говоришь!  Это же  Богун,  подполковник казацкий,
прославленный удалец,  сыновьям моим друг,  а  мне все равно что приемный,
шестой сын. Быть не может, чтобы ты, сударь, имени его не слыхал. Про него
же все знают.
     И  правда,  Скшетускому имя  это  было хорошо известно.  Оно  гремело
громче  имен  многочисленных казацких  полковников  и  атаманов,  и  молва
славила его  на  обоих  берегах Днепра.  Слепцы пели  песни про  Богуна по
ярмаркам и корчмам,  на посиделках о молодом атамане рассказывали легенды.
Кем он был, откуда взялся, никто не знал. Но колыбелью ему, уж точно, были
степи, Днепр, пороги и Чертомлык со всем своим лабиринтом теснин, заливов,
омутов,  островов,  скал, лощин и тростников. Сызмалу сжился он и слился с
этим первозданным миром.
     В  мирную пору  хаживал он  вместе с  прочими "за  рыбою  и  зверем",
шатался по  днепровским излучинам,  с  толпою  полуголых дружков бродил по
болотам и  камышам,  а  нет -  так целые месяцы пропадал в лесных чащобах.
Школою его  были вылазки в  Дикое Поле за  татарскими стадами и  табунами,
засады,  битвы, набеги на береговые улусы, на Белгород, на Валахию, либо -
чайками -  в  Черное море.  Других дней,  кроме как в  седле,  он не знал,
других ночей, кроме как у степного костра, не ведал. Рано стал он любимцем
всего Низовья,  рано сам  начал предводительствовать другими,  а  вскоре и
всех превзошел отвагою.  Он был готов с сотней сабель идти на Бахчисарай и
на глазах у самого хана жечь и палить; он громил улусы и местечки, вырезал
до последнего жителей, пленных мурз разрывал надвое лошадьми, налетал, как
буря,  проносился,  как смерть.  На море он,  словно бешеный,  бросался на
турецкие галеры.  Забирался в самое сердце Буджака,  влазил, как говорили,
прямо в пасть ко льву. Некоторые походы его были просто безрассудны. Менее
отважные,  менее бесшабашные корчились на  колах в  Стамбуле или  гнили на
веслах турецких галер -  он же всегда оставался цел и невредим, да еще и с
богатой добычей.  Поговаривали, что скопил он несметные сокровища и прячет
их  в  приднепровских чащобах,  но  не  раз  тоже  видели,  как  топчет он
перемазанными сапогами бархаты и парчу,  как стелет коням под копыта ковры
или,  разодетый в  дамаст,  купается в  дегте,  нарочно показывая казацкое
презрение  к  великолепным этим  тканям  и  нарядам.  Долго  он  нигде  не
засиживался. Поступками его вершили удаль и молодечество. Порою, приехав в
Чигирин,  Черкассы или Переяслав, гулял он напропалую с запорожцами, порою
жил,  как отшельник,  с людьми не знался и уходил в степи. Порою ни с того
ни с сего окружал себя слепцами,  по целым дням слушая их игру и песни,  а
их  самих золотом осыпая.  Среди шляхты умел  он  быть дворским кавалером,
среди казаков самым бесшабашным казаком,  среди рыцарей -  рыцарем,  среди
грабителей - грабителем. Некоторые считали его безумцем, ибо это была душа
и необузданная,  и безрассудная.  Зачем он жил на свете,  чего хотел, куда
стремился,  кому служил?  -  он и сам не знал. А служил он степям, ветрам,
битвам,  любви и собственной неуемной душе.  Эта неуемность и отличала его
от прочих неотесанных вожаков и  ото всей разбойной братии,  у  которой на
уме только и было что грабежи и которой было все равно - татар грабить или
своих.  Богун добычу брал тоже, но войну предпочитал добыче; рисковал ради
самого риска;  за песни расплачивался золотом; искал славы, а об остальном
не заботился.
     Изо   всех  атаманов  только  он,   пожалуй,   и   олицетворял  собою
казака-рыцаря,   потому  и  песня  избрала  его  своим  любимцем,   а  имя
прославилось по всей Украйне.
     В  последнее время  Богун  сделался переяславским подполковником,  но
власть исправлял полковничью, ибо старый Лобода уже нетвердо держал булаву
костенеющей рукою.
     Так что Скшетуский прекрасно знал,  кто такой Богун, а если и спросил
старую княгиню,  казак ли тот на службе у  ее сыновей,  то сделал так ради
умышленного небрежения,  ибо  почуял в  нем  врага;  и,  хоть знаменит был
атаман, закипела кровь в наместнике, а все потому, что казак держал себя с
ним столь нагло.
     Еще он понял, что если все так началось, то и закончится непросто. Но
остер был на язык пан Скшетуский и уверен в себе,  и даже чересчур, и тоже
не отступал ни перед чем,  а до опасностей и вовсе был жаден. И хоть готов
он был незамедлительно погнать коня вслед Богуну, но ехать рядом с княжною
продолжал.  К  тому  же  телеги уже  миновали яр  и  вдали показались огни
Разлогов.


                                 Глава IV

     Курцевичи-Булыги были старинным княжеским родом,  гербом которого был
Кур, а родословие велось от Кориат