ти   воеводы,   но   прежде   всего
покровительству всевышнего. Ян Казимир, король».
     _______________
     * Большую часть (лат.).

     - О, боже! О, боже! - воскликнул Кмициц. - Какая добрая весть! Право,
не знаю, как и благодарить мне за нее короля и тебя, пан Михал!
     - Я сам вызвался поехать,  -  сказал маленький рыцарь. - Видел я, как
ты мучаешься,  и жаль мне стало тебя, да и хотел я, чтобы письма наверняка
попали в твои руки.
     Когда же прискакал гонец?
     - Мы у  короля на обеде были,  я,  оба Скшетуские,  пан Харламп и пан
Заглоба.  Ты  и  представить себе не  можешь,  что вытворял за  обедом пан
Заглоба,  как расписывал беспомощность Сапеги и  свои собственные заслуги.
Король хохотал до слез,  а  оба гетмана прямо катались со смеху.  И  вдруг
вошел слуга с письмом,  король тотчас на него крикнул: «Поди прочь, может,
это худые вести,  не порти мне удовольствия!»  Но как узнал,  что гонец от
пана Сапеги,  тотчас стал читать письмо.  Вести и  впрямь оказались худые,
подтвердился слух,  который давно уж носился: курфюрст нарушил все присяги
и окончательно соединился с шведским королем против законного монарха.
     - Вот еще один враг,  точно и  без того было их  мало!  -  воскликнул
Кмициц.  И сложил молитвенно руки. - Великий боже! Коли пан Сапега на одну
только неделю отпустит меня в  Пруссию,  к курфюрсту,  и явишь ты мне свою
милость, до десятого колена будут поминать пруссаки меня и моих татар!
     - Может статься,  вы туда и поедете,  - сказал пан Михал, - но сперва
придется вам бить Богуслава,  - ведь ему после измены курфюрста дали людей
и позволили выступить в поход в Подлясье.
     - Стало быть,  встретимся мы с ним,  как бог на небе,  встретимся!  -
сверкая очами,  говорил Кмициц.  -  Да когда бы ты привез мне грамоту, что
назначен я виленским воеводой, и то бы больше меня не обрадовал!
     - Король тоже сразу вскричал:  «Вот и поход для Ендрека готов, теперь
довольна будет его душенька!» Он слугу хотел послать вдогонку, но я говорю
ему: сам, мол, поеду, вот и прощусь еще с ним.
     Кмициц перегнулся на коне и схватил маленького рыцаря в объятия.
     - Родной брат столько бы  для  меня не  сделал!  Дай  бог  как-нибудь
отблагодарить тебя!
     - Ну-ну! Я ведь хотел тебя расстрелять!
     - А я лучшего и не заслуживал.  И толковать не стоит! Да пусть меня в
первой же  битве  зарубят,  коль  среди всех  рыцарей я  люблю кого-нибудь
больше тебя!
     Тут они снова стали обниматься, а на прощанье Володыёвский сказал:
     - Берегись же, берегись Богуслава! С ним шутки плохи!
     - Одному из нас уже смерть на роду написана!
     - Ладно!
     - Эх,  вот если бы ты,  лихой рубака, да открыл мне свои секреты! Что
поделаешь!  Недосуг мне!  Но помогут мне и без того ангелы,  и увижу я его
кровь, разве только раньше закроются навек мои очи.
     - Бог  в  помощь!  Счастливого пути!  Задайте же  там жару изменникам
пруссакам! - сказал Володыёвский.
     Он махнул рукой Редзяну, который расписывал Акба-Улану прежние победы
Кмицица над Хованским, и они оба поскакали назад, во Львов.
     Кмициц же  повернул на  месте свой  отряд,  как  возница поворачивает
телегу, и направился прямо на север.


                              ГЛАВА XXXIV

     Хоть и умели татары,  особенно из Добруджи, сразиться в открытом поле
с  мужами битвы,  однако всего  милее было  им  убивать безоружных,  брать
ясырями женщин и  мужчин и  прежде всего  грабить.  Несносно томителен был
поэтому путь для  отряда,  который вел Кмициц,  ибо под железной его рукой
дикие воины вынуждены были  обратиться в  покорных овечек,  держать ножи в
ножнах,  а  погашенные труты  и  свернутые арканы в  заплечных мешках.  На
первых порах роптали татары.
     Под Тарногродом человек двадцать отстали умышленно, чтобы в Хмелевске
«пустить петуха» да потешиться с бабами.  Но Кмициц, который подошел уже к
Томашову,  завидев первый же  отсвет пожара,  воротился назад  и  приказал
виновным перевешать друг друга. Он так подчинил уже своей воле Акба-Улана,
что тот не  только не оказал сопротивления,  но торопил осужденных,  чтобы
скорее вешали они друг друга,  не  то  «багадыр» будет гневаться.  С  того
времени шли «овечки» спокойно и  по деревням и местечкам сбивались плотной
толпой, чтобы, упаси бог, не пало на кого-нибудь из них подозрение. Как ни
жестоко расправился с виновными Кмициц, не пробудил он, однако, у татар ни
неприязни к себе,  ни ненависти;  такое уж было его счастье, что люди, ему
подвластные,  всегда одинаково и любили своего предводителя,  и страшились
его неукротимого нрава.
     Правда,  пан Анджей и  татар не  давал в  обиду.  Незадолго до  этого
Хмельницкий и Шереметев подвергли этот край опустошительному набегу,  и на
предновье трудно было тут с кормами; но для татар все было вовремя и всего
было вдоволь, а когда в Криницах жители стали оказывать сопротивление и не
захотели дать никаких кормов,  пан  Анджей несколько человек приказал сечь
кнутом, а подстаросту с маху рассек своим топориком.
     Очень это привлекло к  нему сердца ордынцев;