ный воитель, которого чтили в улусах за отвагу и
жестокость.  Ехал он теперь посредине,  между музыкантами и самим отрядом,
наряженный в  алого  бархата шубу  на  вытертом куньем меху,  порядком уже
облинявшую и  слишком тесную для  мощной его фигуры.  На  животе держал он
пернач,  какой носили казацкие полковники.  Кирпичное его лицо посинело от
холодного ветра;  слегка покачиваясь в высоком седле,  он время от времени
поглядывал по сторонам или оборачивался к  своим татарам,  точно не совсем
был  уверен,  выдержат  ли  они  при  виде  толп  народа,  женщин,  детей,
отворенных лавок с дорогими товарами, не бросятся ли с диким криком на все
эти чудеса.
     Но  они ехали смирно,  как собаки на  своре,  что боятся арапника,  и
только по угрюмым и жадным взглядам можно было догадаться,  что творится в
душах этих варваров.  Толпа народа смотрела на них с любопытством,  но и с
неприязнью,  -  так велика была в  этих землях Речи Посполитой ненависть к
басурманам.  Время от времени в толпе кричали:  «Ату!  Ату их!» - точно на
волков. Были, однако, такие, что возлагали на татар большие надежды.
     - Очень шведы боятся их, и солдаты между собою всякие страсти про них
рассказывают,  а  от  этого еще больше трусят,  -  говорили они,  глядя на
татар.
     - И  не зря!  -  подтверждали другие.  -  Не рейтарам Карла воевать с
татарами,  особенно с  добруджскими,  тем и против нашей конницы случается
выстоять. Тяжелый рейтар оглянуться не успеет, как татарин его заарканит.
     - Грех басурман звать на помощь! - слышались голоса в толпе.
     - Грех грехом, а небось пригодятся!
     - Хорош отряд! - заметил Заглоба.
     Татары в  самом деле были хорошо одеты:  в  белых,  черных и  пестрых
тулупах шерстью наружу,  за  плечами черные луки  покачиваются и  колчаны,
полные стрел,  да и сабля у каждого,  что даже в больших татарских отрядах
не всегда бывало,  ибо кто победней, не мог позволить себе такую роскошь и
в рукопашном бою пользовался конской челюстью,  привязанной на палице.  Но
прислал их  хан,  как  уже  было сказано,  напоказ,  так что кое у  кого и
самопал висел в войлочном чехле, и сидели все они на добрых конях, правда,
низкорослых, худых, вислошеих и долгогривых, но в беге несравненных.
     Посредине отряда шли  четыре вьючных верблюда;  люди думали,  что  во
вьюках дары королю от хана: но они ошибались, хан предпочитал не давать, а
принимать дары, и помощь Речи Посполитой посулил не даром.
     - Дорого обойдутся нам эти auxilia*,  -  заметил Заглоба, когда отряд
проехал мимо.  -  Вроде бы  союзники,  но  сколько земель они нам разорят!
После  них  да  после  шведов ни  одной  целой крыши не  останется в  Речи
Посполитой.
     _______________
     * Подкрепления (лат.).

     - Да,  тяжел этот союз,  -  подтвердил Ян Скшетуский.  -  Уж мы-то их
знаем!
     - Я  еще по дороге сюда слыхал,  -  вмешался в разговор пан Михал,  -
будто наш король заключил такой договор, что к каждым пяти сотням ордынцев
будет придан наш офицер,  он-то и будет начальником,  и право карать будет
за ним. Иначе эти друзья и впрямь оставят только небо да голую землю.
     - А как этот отряд? Что с ним сделает король?
     - Этот отряд хан прислал в распоряжение короля,  ну как бы в дар ему,
и  хоть за него тоже деньги возьмет,  но с ним король властен делать,  что
хочет. Наверно, отошлет вместе с нами к пану Чарнецкому.
     - Ну, пан Чарнецкий сумеет держать их в узде.
     - Разве только жить будет среди них, а то они тут же у него за спиной
станут пошаливать. Наверно, и к ним тотчас приставят офицера.
     - И он у них будет начальником? А что будет делать этот толстый ага?
     - Коль не нападет на дурака, то будет исполнять приказы.
     - Будьте здоровы, друзья, будьте здоровы! - закричал вдруг Кмициц.
     - Куда это ты так заторопился?
     - Хочу  королю  челом  бить,  чтобы  вверил мне  начальство над  этим
отрядом!


                              ГЛАВА ХХХIII

     В тот же день Акба-Улан явился к королю на поклон и вручил ему письма
от хана,  в которых тот подтверждал свое обещание двинуться со стотысячной
ордою на шведов, когда ему будет уплачено вперед сорок тысяч талеров, да и
первая трава покажется в  полях,  без  чего  в  опустошенной стране трудно
прокормить столько лошадей.  Что же до отряда, то хан посылал его теперь в
знак  любви своей к  «дорогому брату»,  чтоб  и  казаки,  которые все  еще
умышляли мятеж,  увидели в  этом явное свидетельство того,  что любовь эта
неизменна и  что  хан,  как  только слуха его  коснется первая же  весть о
бунте, на все казачество обрушит гнев свой и месть.
     Король милостиво принял Акба-Улана,  чудного скакуна ему  пожаловал и
объявил, что в скором времени отошлет к пану Чарнецкому, ибо желает, чтобы
и  шведы убедились в  том,  что  хан  оказывает помощь Речи Посполитой.  У
татарина глаза  загорелись,  когда  он  услыхал,  что  будет  служить  под
начальством Чарнецкого, которого он помнил еще по давним украинским войнам
и почитал, как и все прочие татарские аги.
     Зато куда меньше ему  понравилось то  место в  письме хана,  где  тот
просил короля дать отряду офицера,  который хорошо бы знал страну,  вел бы
отряд  и  не  давал людям,  да  и  самому Акба-Улану,  грабить население и
бесчинствовать.  Уж  конечно,  Акба-Улан предпочел бы  обойтись без такого