ак в книге,
читалось в его лице. Но оно дышало не только решимостью, обретенною в вере
и  молитве,  не  только величием короля и  помазанника божия,  но и  столь
необыкновенной,  неиссякаемой  добротой,  что  казалось,  довольно  самому
подлому, самому злому отступнику простереть руки к нему, своему отцу, и он
примет его, простит и забудет свои обиды.
     Когда Кмициц поглядел на короля,  будто кто железной рукой сдавил его
сердце.  Жалость  закипела в  пылкой  душе  молодого рыцаря.  Сокрушеньем,
трепетом  и  тоской  стеснилась его  грудь,  от  сознания собственной вины
подкосились ноги,  он весь задрожал,  и внезапно новое,  неведомое чувство
проснулось в  его душе.  В одно короткое мгновение полюбил он венценосного
страдальца,  почувствовал,  что  нет для него на  всем свете никого дороже
отца и государя,  что готов он кровь пролить за него,  пытки стерпеть, все
на свете.  Он хотел броситься к  его ногам,  обнять его колени и просить о
прощении.  Шляхтич, дерзкий смутьян, умер в нем в это короткое мгновение и
родился ярый приверженец короля, всей душою преданный ему.
     - Это наш государь,  наш несчастный государь!  -  повторял он, словно
вслух хотел подтвердить то, что видели его глаза и чуяло сердце.
     Между  тем  Ян  Казимир после  Евангелия снова  опустился на  колени,
воздел руки, устремил очи горе и погрузился в молитву. Уж и ксендз ушел, и
движение поднялось в костеле, а король по-прежнему не вставал с колен.
     Шляхтич,  к  которому обратился Кмициц,  толкнул теперь  в  бок  пана
Анджея.
     - А ты кто будешь, милостивый пан? - спросил он.
     Не сразу понял Кмициц,  о  чем его спрашивают,  и не вдруг ответил он
шляхтичу, настолько сердце его и ум были поглощены королевской особой.
     - А ты кто будешь, милостивый пан? - снова спросил шляхтич.
     - Шляхтич,  как и ты,  вельможный пан,  -  ответил пан Анджей, словно
пробудившись ото сна.
     - А как звать тебя?
     - Как звать? Бабиничем зовут меня, а родом я из Литвы, из Витебска.
     - А я Луговский,  королевский придворный.  Так ты едешь из Литвы,  из
Витебска?
     - Нет, я еду из Ченстоховы.
     От удивления Луговский на минуту онемел.
     - Ну  коли  так,  привет  тебе,  пан,  привет,  ты  ведь  новости нам
расскажешь! Наш король чуть с тоски не пропал, - вот уж три дня нет оттуда
вестей.   Ты  что,  из  хоругви  Зброжека,  или,  может,  Калинского,  или
Куклиновского? Под Ченстоховой был?
     - Да не под Ченстоховой я  был,  а  в Ченстохове,  прямо из монастыря
еду!
     - Да  ты  не  шутишь ли?  Ну  как же  там?  Что слышно?  Стоит ли еще
Ченстохова?
     - Стоит и стоять будет. Шведы вот-вот отступят!
     - Господи!  Да  король озолотит тебя!  Так  ты  говоришь,  из  самого
монастыря? Как же шведы тебя пропустили?
     - А я у них позволения не спрашивал!  Прости, однако, милостивый пан,
не могу я в костеле подробно тебе обо всем рассказывать.
     - Правда, правда! - промолвил Луговский. - Боже милостивый! С неба ты
грянул к нам!  А в костеле и впрямь неудобно рассказывать.  Погоди! Король
сейчас встанет, завтракать поедет перед обедней. Нынче воскресенье. Пойдем
со мною,  мы станем в дверях,  и я у входа представлю тебя королю. Пойдем,
пойдем, время не терпит.
     С  этими словами он направился к выходу,  а Кмициц последовал за ним.
Не успели они стать в дверях,  как показались оба пажа, а вслед за ними из
костела медленно вышел Ян Казимир.
     - Государь! - воскликнул Луговский. - Вести из Ченстоховы!
     Восковое лицо Яна Казимира сразу оживилось.
     - Что? Где? Кто приехал? - спросил он.
     - Вот этот шляхтич! Говорит, будто едет из самого монастыря.
     - Неужто монастырь уже пал? - воскликнул король.
     Но пан Анджей повалился тут ему в ноги.
     Ян Казимир нагнулся и стал поднимать его за плечи.
     - Потом!  - восклицал он. - Потом! Вставай, пан, ради Христа вставай!
Говори скорее! Монастырь пал?
     Кмициц вскочил со слезами на глазах и крикнул с жаром:
     - Не пал,  государь,  и не падет!  Шведы разбиты! Самая большая пушка
взорвана! Страх обнял их души, голод у них, беда! Отступать они думают.
     - Слава, слава тебе, владычица! - воскликнул король.
     С  этими словами он  повернулся к  дверям костела,  снял шляпу и,  не
заходя внутрь,  преклонил колена на  снегу  у  дверей.  Опершись головою о
каменный  косяк,   он  погрузился  в  молчание.  Через  минуту  грудь  его
сотряслась от рыданий.
     Все были растроганы. Пан Анджей ревел, как зубр.
     Помолясь и  выплакавшись,  король встал успокоенный,  с просветленным
лицом.  Он  спросил Кмицица,  как  его зовут,  а  когда тот назвался своим
вымышленным именем, сказал:
     - Пан Луговский проводит тебя к  нам.  Мы и  есть не станем,  коль за
завтраком ты не расскажешь нам про оборону!
     Спустя  четверть  часа  Кмициц  очутился  в  королевском покое  перед
высоким собранием.  Король ждал только королевы,  чтобы с