аю, откуда бралась у него эта удаль, эта отвага, которой он превзошел
всех нас!  Кмициц,  Кмициц! Тот самый страшный Кмициц, о котором слух идет
по всей Литве!
     - Отныне не слух,  но слава пройдет о нем не только по всей Литве, но
и по всей Речи Посполитой.
     - Это он первый сказал нам о Вжещовиче!
     - Спасибо ему, что вовремя мы закрыли врата и приготовились встретить
шведов!
     - Он подстрелил из лука первого врага!
     - А сколько перебил их из пушки! А кто уложил де Фоссиса?
     - А  эта кулеврина!  Кто виновник того,  что мы не боимся завтрашнего
штурма?
     - Пусть же всяк добром его помянет и прославит, где только можно, имя
его,  дабы восторжествовала справедливость, - сказал ксендз Кордецкий. - А
теперь: «Упокой, господи, душу его!»
     - «Где праведные упокояются!» - подхватил хор голосов.
     Но  Чарнецкий долго  не  мог  успокоиться,  и  мысли  его  все  время
возвращались к Кмицицу.
     - Было в нем,  скажу я вам,  что-то такое,  -  говорил он, - что хоть
служил он  простым солдатом,  а  как-то  само  собой  получалось,  что  он
начальствовал над  всеми.  Я  прямо диву давался,  как  это  люди невольно
начинают слушаться такого мальчишки.  По сути дела,  на нашей башне он был
начальником, и я сам ему подчинялся. Знать бы тогда, что это Кмициц!
     - Однако же странно мне,  - заметил серадзский мечник, - что не стали
шведы кричать об его смерти.
     Ксендз Кордецкий вздохнул.
     - Верно, порохом его разнесло на месте.
     - Я бы руку дал себе отрубить, только бы он остался жив! - воскликнул
Чарнецкий. - Но чтоб он да так оплошал!
     - Он отдал за нас свою жизнь! - прервал его ксендз Кордецкий.
     - Что говорить!  -  молвил мечник. - Когда бы эта кулеврина стояла на
валу, не думал бы я так весело о завтрашнем дне.
     - Завтра бог пошлет нам новую победу,  -  сказал ксендз Кордецкий,  -
ибо Ноев ковчег не может погибнуть в потопе!
     Такой разговор вели они между собою в  сочельник,  а  потом разошлись
кто куда:  монахи в костел,  солдаты на тихий отдых или на стражу у врат и
на стенах. Но излишней была эта бдительность, ибо и в шведском стане царил
невозмутимый покой.  И  шведы предались отдыху и  размышлениям,  и для них
приближался самый торжественный праздник.
     Ночь была также торжественна.  Мириады звезд светились в небе, мерцая
красным и  синим огоньком.  Лунное сияние окрасило в  зеленый цвет снежную
пелену между крепостью и вражеским станом.  Не веял ветер,  и такая стояла
тишина, какой не бывало у монастырских стен с самого начала осады.
     В  полночь шведские солдаты услышали мягко  льющиеся с  высоты  звуки
органа,   к  которым  присоединились  вскоре  человеческие  голоса,   звон
колоколов и колокольчиков.  Весельем, бодростью и покоем дышали эти звуки,
и тем большим сомненьем стеснилась грудь шведов, и сердце в них упало.
     Польские солдаты  из  хоругвей Зброжека и  Калинского,  не  спрашивая
позволения,  подошли к самым крепостным стенам. Их не пустили в монастырь,
опасаясь засады  в  ночной  темноте,  но  позволили стоять у  самых  стен.
Собралась целая толпа.  Одни преклонили колена на  снегу,  другие жалостно
качали головами,  сокрушаясь над собственной долей, или били себя в грудь,
давая себе слово исправиться,  и  все с  восторгом и  со слезами на глазах
внимали звукам органа и песнопениям, которые пелись по древнему обычаю.
     Между тем запела и  стража на стенах,  чтобы вознаградить себя за то,
что не может она быть в костеле,  и вскоре по всем стенам из конца в конец
разнеслась колядка:

                             В яслях лежит,
                             Кто прибежит
                             Славить младенца.

     На следующий день пополудни рев пушек снова заглушил все иные голоса.
Шанцы  сразу  окутались дымом,  земля  содрогалась;  по-прежнему летели на
крышу костела тяжелые ядра, и бомбы, и гранаты, и факелы в оправе из труб,
которые лили потоки расплавленного свинца,  и факелы без оправы, и канаты,
и пакля.  Никогда еще не был так неумолчен рев, никогда еще не обрушивался
на  монастырь такой шквал огня и  железа;  но не было среди шведских пушек
той  кулеврины,  которая одна  могла  сокрушить стену и  пробить бреши для
приступа.
     Да  и  так уже привыкли защитники к  огню,  так хорошо знал каждый из
них,  что должен он  делать,  что оборона и  без команды шла обычным своим
чередом.  На огонь отвечали огнем, на ядро - ядром, только целились лучше,
потому что были спокойны.
     Под  вечер  Миллер выехал посмотреть при  последних лучах  заходящего
солнца,  что  же  дал  этот штурм,  и  взор его приковала башня,  спокойно
рисовавшаяся в небесной синеве.
     - Этот монастырь будет стоять до  скончания века!  -  воскликнул он в
изумлении.
     - Аминь! - спокойно ответил Зброжек.
     Вечером в  главной квартире снова  собрался совет;  угрюмы  все  были
больше обыкновенного. Открыл