ь лоб,  глаз и щеку,  с одним
усом  короче,  а  другим длинней,  поручик и друг Кмицица,  его «достойный
товарищ»,  приговоренный в Смоленске к лишению чести и смертной  казни  за
увоз шляхтянки,  убийство и поджог. Его-то теперь и хранили от казни война
да покровительство Кмицица,  который  был  ему  ровесником  и  соседом,  —
поместья  их  в  Оршанской  земле,  до  того как пан Яромир прогулял свое,
лежали межа к меже. Шел пан Яромир, держа в руках ковш, наполненный медом.
За  ним  выступал  Раницкий  герба  Сухие  Покои,  родом  из Мстиславского
воеводства,  откуда был изгнан  за  убийство  двух  помещиков.  Одного  он
зарубил в поединке, а другого так, без боя, пристрелил из ружья. Имущества
у него теперь не было никакого,  хотя после смерти родителей он получил  в
наследство  много  земли.  Война  и его хранила от рук заплечного мастера.
Буян это был,  и не было равных ему в  поединке  на  саблях.  Третьим  шел
Рекуц-Лелива,  руки  которого  если  и  были  обагрены  кровью,  то только
вражеской.  Зато имение он пропил и проиграл в кости — и вот уже три  года
таскался за Кмицицем.  С ним вместе шел четвертый,  Углик, тоже смоленский
шляхтич,  который за разгон трибунала  лишен  был  чести  и  приговорен  к
смертной казни.  Кмициц оказывал ему покровительство за то,  что он хорошо
играл на чакане.  Кроме них,  были тут и Кульвец-Гиппоцентаврус,  такой же
великан,   как  и  Кокосинский,  но  превосходивший  его  силой,  и  Зенд,
объездчик,  который  умел  подражать  птицам  и  зверям,  человек  темного
происхождения,  хоть и выдававший себя за курляндского дворянина; имения у
него не было, и он выезжал Кмицицу лошадей, за что получал жалованье.
     _______________
          * Наследник (лат.).

     Все  они  окружили смеющегося пана Анджея;  Кокосинский поднял ковш и
запел:

                     Выпей-ка с нами, хозяин милый,
                     хозяин милый!
                     Чтобы пить вместе нам до могилы,
                     нам до могилы!

     Остальные подхватили хором,  после чего  Кокосинский протянул Кмицицу
ковш, а ему Зенд тотчас подал другую чару.
     Кмициц поднял свой ковш и крикнул:
     — За здоровье моей любушки!
     — Vivat!  Vivat!*  —  крикнули все  в  один  голос,  так  что  стекла
задребезжали в оловянных переплетах.
     _______________
          * Да здравствует! Ура! (Лат.)

     — Vivat! Траур кончится, свадьбу сыграем!
     Посыпались вопросы:
     — А какая она из себя?  Что,  Ендрусь,  очень хороша?  Такая,  как ты
думал? Среди наших оршанских найдется такая?
     — Среди  оршанских?  —  воскликнул Кмициц.  —  Да  против нее  нашими
паннами только трубы затыкать! Сто чертей! Нет такой другой на свете!
     — Мы тебе этого желали! — сказал Раницкий. — Так когда же свадьба!
     — Как кончится траур.
     — Плевать на траур! Дети черными не родятся, только белыми!
     — Будет свадьба, так и траура не будет. Не жди, Ендрусь!
     — Не жди, Ендрусь! — начали кричать все хором.
     — Оршанским  хорунжатам уже  хочется  с  неба  на  землю!  —  крикнул
Кокосинский.
     — Не заставляй ждать бедняжек!
     — Ясновельможные! — тонким голосом сказал Рекуц-Лелива. — Напьемся на
свадьбе вдрызг!
     — Милые мои барашки,  —  взмолился Кмициц, — пустите же меня, а проще
сказать, идите к черту, дайте же мне дом посмотреть!
     — Незачем!  —  возразил Углик. — Завтра посмотришь, а теперь пойдем к
столу: там еще стоит парочка сулеек, да с полными брюшками.
     — Мы уж за тебя тут все посмотрели.  Любич —  золотое дно,  —  сказал
Раницкий.
     — Конюшня хороша!  —  крикнул Зенд. — Два бахмата отменных гусарских,
парочка жмудских да калмыцких пара,  и  всех по паре,  как глаз в  голове.
Табун завтра поглядим.
     Тут Зенд заржал, как конь, и все удивлялись, что он так здорово ржет,
и смеялись.
     — Так вот какие тут порядки? — воскликнул обрадованный Кмициц.
     — И  погребок отменный,  —  пропищал Рекуц.  —  И  смоленые бочки,  и
обомшелые сулеи стоят, как хоругви в строю.
     — Вот и слава богу! Давайте садиться за стол!
     — За стол! За стол!
     Не успели рассесться и налить по чаре, как Раницкий снова вскочил.
     — За здоровье подкомория Биллевича!
     — Дурак!  —  оборвал его Кмициц.  — Что это ты? За здоровье покойника
пьешь?
     — Дурак! — подхватили остальные. — За здоровье хозяина!
     — Ваше здоровье!
     — Дай бог в этом доме нам во всем удачи!
     Кмициц невольно повел глазами по столовому покою и  на почерневшей от
старости лиственничной стене  увидел  ряд  суровых  глаз,  устремленных на
него.  Это глаза Биллевичей глядели с  портретов,  висевших низко,  в двух
локтях от  земли,  потому что потолки в  доме были низк