сделать тут не успею! Любишь ли ты меня хоть крошечку!
     — В другой раз скажу. В гости-то будешь ко мне ездить?
     — Каждый день,  разве земля подо мною расступится! Ей-ей, хоть голову
на плаху!
     С  этими словами Кмициц поднялся,  и  они вдвоем вышли в сени.  Санки
ждали  уже  у  крыльца;  Кмициц  надел  шубу  и  стал  прощаться с  панной
Александрой,  упрашивая ее вернуться в  покои,  потому что с крыльца тянет
холодом.
     — Спокойной ночи,  милая моя королева,  —  говорил он,  — спи сладко,
я-то уж, верно, глаз не сомкну, все буду думать про твою красоту!
     — Только бы чего плохого не углядел.  А все-таки дам-ка я тебе  лучше
человека с плошкой, а то под Волмонтовичами и волки не редкость.
     — Да  что  же  я,  коза,  что ли,  чтоб волков бояться?  Волк солдату
друг-приятель,  он  из  его рук часто поживу имеет.  Да и  мушкетон есть в
санках. Спокойной ночи, голубка моя, спокойной ночи!
     — С богом!
     С этими словами Оленька ушла в покои,  а Кмициц шагнул на крыльцо. Но
по  дороге в  щель неплотно притворенной двери людской он увидел несколько
пар девичьих глаз,  — это девушки не ложились спать, чтобы еще раз на него
посмотреть.  По солдатскому обычаю, пан Анджей послал им воздушный поцелуй
и вышел.  Через минуту зазвенел колокольчик, сперва громко, потом все тише
и тише, пока, наконец, не умолк совсем.
     И  сразу так  тихо стало в  Водоктах,  что  эта тишина испугала панну
Александру;  в  ушах ее  все  еще  звучал голос пана Анджея,  она  все еще
слышала его веселый и непринужденный смех, перед ее глазами все еще стояла
его сильная фигура,  а  тут,  после потока слов,  смеха и  веселья,  такое
странное вдруг воцарилось безмолвие.  Девушка напрягла слух,  не донесется
ли  еще звон колокольчика.  Но  нет,  он  гремел уже где-то в  лесах,  под
Волмонтовичами.   Тяжелая  тоска  напала  на  нее,   никогда  еще  она  не
чувствовала себя такой одинокой.
     Медленно взяв свечу, она прошла в опочивальню и опустилась на колени,
чтобы помолиться.  Пять  раз  начинала она  молиться,  пока  с  надлежащим
усердием прочла все молитвы.  Но потом мысли ее как на крыльях полетели за
санками, за седоком. По одну сторону бор, по другую бор, посреди дорога, а
он мчится себе,  пан Анджей! Как наяву, увидела Оленька вдруг светло-русый
чуб,  серые глаза и смеющиеся губы со сверкающими,  белыми, как у молодого
щенка,  зубами.  Трудно было строгой девушке признаться себе, что очень ей
по сердцу пришелся неукротимый этот молодец. Растревожил ее, напугал, но и
прельстил своей  удалью,  непринужденным своим  весельем  и  искренностью.
Стыдно было ей сознаться,  что и гордостью своей он ей понравился, когда в
разговоре об опекунах поднял голову, как турецкий скакун, и сказал: «Самим
биржанским Радзивиллам опекать тут нечего».  «Нет,  не  баба он,  истинный
муж!  —  говорила себе  девушка.  —  Солдат,  каких  дедушка больше  всего
любил... Да они того и стоят!»
     Так предавалась девушка раздумью,  и ее то обнимало блаженство, ничем
не смущенное,  то тревога,  но и тревога эта была какой-то сладкой.  Панна
Александра уже разделась,  когда дверь скрипнула и  вошла тетка Кульвец со
свечой в руке.
     — Страх как вы засиделись!  —  сказала она. — Не хотела я мешать вам,
молодым,  чтобы вы  одни  в  первый раз  наговорились.  Кавалер,  сдается,
учтивый. А как он тебе понравился?
     Панна Александра сперва ничего не ответила,  только подбежала к тетке
босыми ножками,  закинула ей руки на шею и, склонив свою светлую голову ей
на грудь, сказала нежным голосом:
     — Тетушка, ах, тетушка!
     — Ого! — пробормотала старая дева, поднимая вверх глаза и свечу.


                                 ГЛАВА II

     Когда пан  Анджей подъехал к  усадьбе в  Любиче,  окна  пылали и  шум
голосов долетал даже во двор. Услышав звон колокольчика, из сеней выбежали
слуги, чтобы приветствовать нового хозяина; о том, что он должен приехать,
они  узнали от  его товарищей.  Встречали они хозяина,  униженно целуя ему
руки и обнимая ноги. Старый управитель Зникис стоял в сенях с хлебом-солью
и  низко кланялся;  все с тревогой и любопытством смотрели,  каков из себя
новый их господин. Он бросил на блюдо кошелек с талерами и стал спрашивать
о  товарищах,  удивленный тем,  что  никто из  них не  вышел навстречу его
милости, хозяину дома.
     Но они не могли выйти ему навстречу, потому что часа три уже пировали
за  столом,  то  и  дело  наливая  чары,  и,  верно,  совсем  не   слыхали
колокольчика за окном.  Однако,  когда пан Анджей вошел в комнату, из всех
грудей вырвался громкий крик:  «Haeres! Haeres* приехал!» — и все товарищи
повскакали с места и с чарами в руках пошли ему навстречу. Увидев, что они
уже распорядились в его доме и до его приезда успели  даже  подвыпить,  он
уперся  руками в бока и засмеялся.  Он смеялся все громче,  видя,  как они
опрокидывают стульцы,  как,  покачиваясь,  выступают с  пьяною  важностью.
Впереди всех шел великан Яромир Кокосинский,  по прозванию Пыпка,  славный
солдат,  забияка со страшным шрамом через ве