и  без которого мне порою тяжко жить на  свете.  Будь же  мне
другом!
     С  этими словами князь протянул руку,  а молодой рыцарь схватил ее и,
не колеблясь, прижал к губам.
     Они долго молчали; внезапно князь вперил в Кмицица взгляд.
     — Панна Биллевич здесь! — промолвил он.
     Кмициц побледнел и пробормотал что-то невнятное.
     — Я  нарочно послал за  нею,  чтобы  кончился раздор между  вами.  Ты
увидишь ее сейчас,  траур после смерти деда у  нее уже кончился.  Голова у
меня  пухнет  от  работы,  но  я  все-таки  сегодня  поговорил с  мечником
россиенским.
     Кмициц схватился за голову.
     — Чем отплачу я тебе, ясновельможный князь, чем отплачу?..
     — Я ясно дал понять пану мечнику, что моя это воля, чтобы вы поскорей
поженились,  и он не станет противиться. Я велел ему исподволь подготовить
девушку.  Время есть.  Все зависит от тебя,  а  я  буду счастлив,  коли ты
получишь награду из  моих рук,  и  дай тебе бог дождаться и  многих других
наград,  ибо ты далеко пойдешь.  Грешил ты по молодости лет, но и славу на
поле битвы снискал немалую...  и  все  молодые готовы следовать за  тобой.
Клянусь богом,  ты  далеко пойдешь.  Не  для  такого это  рода,  как твой,
править в повете.  Ты,  верно,  знаешь,  что ты в родстве с Кишками, а моя
мать была из рода Кишков.  Тебе нужно только остепениться,  а женитьба для
этого наилучшее средство.  Бери же  девушку,  коли она тебе по  сердцу,  и
помни, кто дает ее тебе.
     — Ясновельможный князь,  я обезумею! Жизнь моя, кровь моя принадлежат
тебе!  Что  должен  я  сделать,  чтобы  отблагодарить тебя,  что?  Говори,
ясновельможный князь! Приказывай!
     — За добро отплати мне добром. Верь мне и знай: все, что я совершу, я
совершу для  общего блага.  Не  отступайся от  меня,  когда  будешь видеть
измену  и  предательство других,  когда  будет  кипеть злоба,  когда  меня
самого...
     Тут князь оборвал речь.
     — Клянусь!  —  с  жаром  воскликнул Кмициц.  —  Слово  рыцаря даю  до
последнего вздоха стоять за тебя, моего вождя, отца и благодетеля.
     При  этих  словах  Кмициц  устремил полные  огня  глаза  на  князя  и
ужаснулся,  увидев,  как изменилось вдруг его лицо.  Оно побагровело, жилы
вздулись на  нем,  на  высоком лбу  выступили капли пота,  и  взор сверкал
необычайно.
     — Что с тобой, ясновельможный князь? — с тревогой спросил рыцарь.
     — Ничего, ничего!
     Радзивилл встал,  торопливо подошел к аналойчику и, схватив распятие,
заговорил отрывистым, сдавленным голосом:
     — На этом кресте поклянись, что не покинешь меня до самой смерти.
     Невзирая на весь свой пыл и  готовность служить князю,  Кмициц минуту
смотрел на него с изумлением.
     — Поклянись... на этом распятии! — настаивал гетман.
     — Клянусь...  на этом распятии!  —  произнес Кмициц,  кладя пальцы на
крест.
     — Аминь!  —  торжественно произнес князь.  Где-то под сводом высокого
покоя отзвучием раздалось: «Аминь!» — и воцарилось долгое молчание. Слышно
было только дыхание могучей груди Радзивилла.  Кмициц не сводил с  гетмана
изумленных глаз.
     — Теперь ты мой! — воскликнул наконец князь.
     — Я  всегда  был  твоим,  ясновельможный князь,  —  торопливо ответил
молодой рыцарь, — но объясни мне, что сталось? Почему ты в этом усомнился?
Или  твоей  достойной особе  грозит опасность?  Открыта чья-нибудь измена,
чьи-то козни?
     — Близится година испытаний,  — угрюмо молвил князь, — что до врагов,
то  разве тебе не  ведомо,  что пан Госевский,  пан Юдицкий и  пан воевода
витебский рады  столкнуть меня  в  пропасть?  Да!  Усиливаются враги моего
дома,  ширится измена,  и нависла опасность народного бедствия. Потому я и
говорю тебе: близится година испытаний...
     Кмициц  молчал,  однако  последние слова  князя  не  рассеяли  мрака,
которым был объят его ум,  и  тщетно вопрошал он  себя,  что в  эту минуту
может грозить могущественному Радзивиллу.  Ведь  он  возглавил теперь силы
гораздо большие,  нежели  когда-либо  раньше.  В  одних  только Кейданах и
окрестностях города стояло столько войска,  что,  будь у князя такие силы,
когда он двинулся под Шклов, исход всей войны был бы совершенно иным.
     Это верно,  что Госевский и Юдицкий питали к князю неприязнь;  но оба
они были у него в руках,  оба были заключены под стражу,  что ж до воеводы
витебского,   то  это  был  слишком  достойный  человек,  слишком  честный
гражданин,  чтобы в канун нового похода против врагов можно было опасаться
с его стороны каких-либо препон и козней.
     — Видит бог,  ничего не понимаю!  — воскликнул Кмициц, который вообще
не умел скрывать своих мыслей.
     — Ты все поймешь еще сегодня,  —  спокойно ответил ему Радзивилл. — А
теперь пойдем в залу.
     И, взяв молодого полковника под руку, он направился с ним к двери.
     Они миновали несколько покоев.  Издали,  из  огромной залы,  долетали
звуки  капеллы,  которой  управлял  француз,  нарочно  привезенный  князем
Богуславом. Капелла играла менуэт, который тогда танцевали при французском
дворе.  Мягкие звуки смешивались с шумным говором гостей.  Князь Радзивилл
приостановился и стал слушать.
     — Дай  бог,  —  промолвил он  через минуту,  —  чтобы все  эти гости,
которых я принимаю под своим к