га.
     Владислав Скорашевский сам проводил трубача к воеводе познанскому,  а
шляхта из ополчения с любопытством глазела на «первого шведа», любуясь его
осанкой,  мужественным лицом, желтыми усами с кончиками, зачесанными вверх
широкой щеткой,  всей его барственной повадкой. Толпы ополченцев провожали
трубача  к  воеводе,  знакомые  окликали друг  друга,  показывали на  него
пальцами,  подсмеивались,  глядя на сапоги бутылками и  на длинную простую
рапиру, которую называли рожном, висевшую на перевязи с богатой серебряной
насечкой.  Швед тоже то бросал любопытные взгляды из-под своей широкополой
шляпы, точно хотел все высмотреть в стане и подсчитать силы противника, то
глазел на шляхту, восточный наряд которой был ему, видно, в диковинку.
     Наконец его  ввели  к  воеводе,  у  которого собрались все  вельможи,
находившиеся в стане.
     Тотчас были  прочитаны письма,  и  начался совет,  а  трубача воевода
поручил своим придворным, чтобы те угостили его по-солдатски; у придворных
шведа перехватила шляхта,  и,  дивясь на него,  как на некое чудище, стала
пить с ним до изумления.
     Скорашевский тоже  внимательно на  него  поглядывал по  той,  однако,
причине,  что  заподозрил в  нем переодетого трубачом офицера;  вечером он
даже отправился с  этой мыслью к воеводе;  однако тот ответил,  что это не
имеет значения, и арестовать трубача не позволил.
     — Будь он сам Виттенберг,  — сказал воевода, — он прибыл к нам послом
и  должен уехать в  безопасности...  Я велю еще дать ему десять дукатов на
дорогу.
     Трубач тем  временем на  ломаном немецком языке вел  разговор с  теми
шляхтичами,  которые понимали этот язык,  ибо  имели сношения с  прусскими
городами,  и  рассказывал им о  победах,  одержанных Виттенбергом в разных
странах,  о  силах,  идущих к  Уйстю,  особенно же о новых орудиях,  столь
совершенных, что против них нет средств обороны. Шляхту эти рассказы очень
смутили, и вскоре по стану поползли всякие преувеличенные слухи.
     В  ту  ночь  почти никто не  спал во  всем Уйсте;  прежде всего около
полуночи подошли люди,  которые до  сих пор стояли в  отдельных станах под
Пилой и Веленем.  Вельможи до рассвета готовили ответ на письма,  а шляхта
проводила время, рассказывая о военной мощи шведов.
     С   лихорадочным  любопытством  расспрашивали  ополченцы  трубача   о
военачальниках,  войске,  оружии,  способах ведения боя и каждый его ответ
передавали из  уст  в  уста.  Близость шведских полчищ придавала небывалый
интерес всяким подробностям, которые, увы, не могли поднять дух шляхты.
     На рассвете приехал Станислав Скшетуский с  вестью о  том,  что шведы
подошли к  Валчу и  от  польского стана находятся на расстоянии одного дня
пути.  Тотчас  поднялась страшная суматоха;  большая  часть  слуг  была  с
лошадьми на  лугах,  пришлось спешно посылать за ними.  Поветы садились на
конь  и  строились хоругвями.  Минута перед боем для  необученного солдата
бывает самой  страшной,  и  прежде чем  ротмистры успели навести кое-какой
порядок, в стане царило ужасное замешательство.
     Не слышно было ни команд,  ни рожков, отовсюду только неслись голоса:
«Ян!  Петр!  Онуфрий!  Сюда!.. А чтоб вас бог убил! Подавайте коней!.. Где
мои слуги?  Ян! Петр!..» Если бы в эту минуту раздался один пушечный залп,
замешательство легко могло бы перейти в смятение.
     Однако поветы понемногу построились.  Прирожденная способность шляхты
к войне отчасти возместила недостаток опыта,  и к полудню стан представлял
уже довольно внушительное зрелище.  Пехота стояла у валов, подобная цветам
в своих пестрых кафтанах;  от зажженных фитилей поднимались дымки, а по ту
сторону валов, под защитой пушек, луга и равнину покрыли поветовые хоругви
конницы,  стоявшей в  боевых  порядках на  отменных конях,  которые  своим
ржанием  будили  эхо  в  ближних  лесах  и  наполняли сердца  воинственной
отвагой.
     Тем  временем воевода познанский отослал трубача с  ответом,  который
звучал примерно так,  как предсказывал Радзеёвский, то есть был политичным
и  вместе с  тем римским;  затем воевода решил послать разъезд на северный
берег Нотеца, чтобы захватить вражеского языка.
     Петр   Опалинский,   воевода  подляшский,   двоюродный  брат  воеводы
познанского,  должен был  самолично идти в  разведку со  своими драгунами,
полторы  сотни  которых  он  привел  под  Уйсте.  Кроме  того,  ротмистрам
Владиславу Скорашевскому и Скшетускому было приказано вызвать охотников из
ополчения, чтобы и шляхта встретилась лицом к лицу с врагом.
     Оба ротмистра разъезжали перед шеренгами,  теша взор своими мундирами
и осанкой;  пан Станислав,  подобно всем Скшетуским,  был черен как жук, с
мужественным,  грозным лицом,  украшенным длинным косым  шрамом  от  удара
мечом,  с  бородой  цвета  воронова  крыла,  которую  развевал ветер;  пан
Владислав,  грузный,  с  длинными светлыми усами,  отвислой нижней губой и
красными глазами,  добродушный и мягкий,  меньше напоминал Марса,  но и он
был  солдат  душой,   рыцарь  несравненной  отваги,  любивший  огонь,  как
саламандра, и ратное дело зн