? — как эхо повторил Кмициц.
     — Потому что любит тебя.
     Это было уж слишком для слабых сил больного.  Голова Кмицица упала на
подушки, лоб покрылся потом, некоторое время юноша лежал в молчании.
     — Страх,  как худо мне,  —  сказал он  через минуту.  —  Откуда же ты
знаешь, что она... любит меня?
     — Глаза у меня есть, вот я и гляжу, ум у меня есть, вот я и смекаю, а
уж  после отказа в  голове у  меня все  прояснилось.  Первое:  когда после
поединка пришел я сказать ей,  что она свободна,  что я зарубил тебя,  она
обмерла и,  вместо того, чтобы меня поблагодарить, вовсе пренебрегла мною;
второе:  когда несли тебя  сюда Домашевичи,  она,  словно как  мать,  твою
голову поддерживала;  третье:  когда  сделал я  ей  предложение,  она  так
ответила мне,  будто оплеуху дала.  Коли этого тебе мало,  стало быть,  ты
просто упрям и неразумен...
     — Если только это правда, — слабым голосом проговорил Кмициц, — то...
всякими мазями рану мне натирают, но нет лучше бальзама, чем твои слова.
     — Так неужели предатель дает тебе такой бальзам?
     — Ты  уж прости меня.  Это такое счастье!  В  голове у  меня не может
уложиться, что она все еще меня не отвергает.
     — Я сказал,  что она тебя любит,  а вовсе не сказал,  что она тебя не
отвергает. Это дело совсем другое.
     — А отвергнет она меня,  так я голову себе разобью об эту стенку.  Не
могу я иначе.
     — А  мог  бы,  когда бы  всей душой хотел искупить свою вину.  Теперь
война,  ты можешь пойти в поход, можешь верой и правдой послужить отчизне,
прославиться своей храбростью,  вернуть свое доброе имя.  Кто  из  нас без
греха?  У  кого нет грехов на совести?  У  всех они есть.  Но всем открыта
дорога к  раскаянию и исправлению.  Своевольничал ты —  так теперь избегай
своеволия;  против отчизны грешил,  затевая усобицы во время войны,  — так
теперь спасай ее;  людям  обиды чинил —  так  теперь вознагради их...  Вот
путь, который легче и надежней, чем разбивать себе голову.
     Кмициц пристально смотрел на Володыёвского.
     — Ты как сердечный друг говоришь со мною, — сказал он.
     — Не друг я тебе, но, по правде сказать, и не недруг, а девушку, хоть
она  мне  и  отказала,  мне все-таки жаль,  потому что на  прощанье я  зря
наговорил ей много нехорошего.  От отказа я не повешусь, мне не впервой, а
вот обиду таить я не привык.  Коли я тебя на добрый путь наставлю, так это
будет и моя заслуга перед отчизной, — ведь ты хороший и испытанный солдат.
     — А  не  поздно ли мне становиться на добрый путь?  Столько ждет меня
повесток!  С постели надо прямо являться в суд... Разве что бежать отсюда,
а этого мне не хочется делать.  Столько повесток! И что ни дело, то верный
приговор и бесчестие.
     — Вот  у  меня от  этого лекарство!  —  сказал Володыёвский,  вынимая
грамоту.
     — Грамота на набор войска? — воскликнул Кмициц. — Кому?
     — Тебе. И да будет тебе известно, что отныне ты не должен являться ни
в  какие суды,  потому что состоишь на воинской службе и подсуден гетману.
Послушай же, что пишет мне князь воевода.
     Володыёвский прочитал Кмицицу письмо Радзивилла, вздохнул, встопорщил
усики и сказал:
     — Как  видишь,  все в  моей воле:  могу отдать тебе грамоту,  могу ее
спрятать.
     Неуверенность, тревога и надежда изобразились на лице Кмицица.
     — И что же ты сделаешь? — спросил он тихим голосом.
     — Вручу тебе грамоту, — ответил Володыёвский.
     Кмициц ничего сперва не  сказал,  только голову опустил на  подушки и
некоторое время смотрел в потолок.  Вдруг глаза его увлажнились,  и слезы,
неведомые гости на этих глазах, повисли на ресницах.
     — Пусть же  меня к  конским хвостам привяжут и  размыкают по полю,  —
сказал он наконец,  —  пусть с  меня шкуру сдерут,  если я видел человека,
более достойного,  чем  ты,  милостивый пан.  Если ты  из-за  меня получил
отказ,  если Оленька,  как ты говоришь,  по-прежнему меня любит,  так ведь
другой тем злее стал бы мстить, тем злее топить... А ты руку мне протянул,
воскресил меня!
     — Не хочу я ради приватных дел жертвовать милой отчизной,  которой ты
еще можешь оказать немалые услуги.  Должен,  однако же, сказать тебе, что,
если бы ты взял казаков у Трубецкого или Хованского,  я бы грамоты тебе не
отдал. Счастье, что ты этого не сделал!
     — За  образец,  за  образец должны  принять тебя  другие!  —  ответил
Кмициц. — Дай же мне руку. Даст бог, я отплачу тебе за это добром, должник
я твой до гроба!
     — Вот и отлично!  Но об этом потом!  А теперь... голову выше! Не надо
тебе под суд идти,  а  надо за работу браться.  Будут у тебя заслуги перед
отчизной,  так и шляхта тебя простит, которой честь отчизны дорога. Ты еще
можешь искупить свою вину,  вернуть свое доброе имя и жить в сиянии славы,
как в  лучах солнца,  а  я  уж  знаю одну девушку,  которая подумает,  как
наградить тебя при жизни.
     — Э!  —  в  восторге воскликнул Кмициц.  —  Что это я  буду в постели
валяться,  когда враг попирает отчизну!  Эй,  есть