оней да одеться получше! — приказал Володыёвский.
     После чего  быстрым шагом направился домой и  стал наряжаться.  Надел
высокие  кавалерийские  сапоги,   желтые,  с  отворотами  на  подкладке  и
золочеными шпорами,  и новый красный мундир, и рапирочку нацепил отменную,
в стальных ножнах,  с золотой насечкой на рукояти, и полупанцирек не забыл
из  светлой стали,  закрывающий только верхнюю часть груди до  шеи.  Был у
него в  сундуке и рысий колпачок с чудным цапельным пером,  но подходил он
только к  польскому платью,  и пан Михал не стал его вынимать,  а надел на
голову шведский шлем с затыльником и вышел на крыльцо.
     — Куда это ты собрался, пан полковник? — спросил у него старый Пакош,
сидевший на завалинке.
     — Куда собрался?  Надо у вашей панны о здоровье справиться,  а то как
бы она не сочла меня за невежу.
     — Так весь и сияешь!  Чистый тебе снегирь!  Ну, уж коли панна враз не
влюбится, так, верно, и глаз у нее нет!
     Но тут прибежали две младшие дочки Пакоша с подойниками  в  руках,  —
они возвращались с обеденной дойки.  Увидев Володыёвского, девушки застыли
в изумлении.
     — Прямо тебе король! — сказала Зоня.
     — Как на свадьбу нарядился! — прибавила Марыська.
     — А может,  свадебку и сыграем,  —  засмеялся старый Пакош. — К панне
нашей полковник едет.
     Не успел старик кончить, как подойник выпал из рук Марыси, и молочная
река полилась прямо под ноги Володыёвскому.
     — Что рот разинула! — сердито сказал Пакош. — Экая коза!
     Марыся ничего не ответила, подняла подойник и молча ушла.
     Володыёвский вскочил на коня,  за ним выстроились оба его стремянных,
и  все трое отправились в Водокты.  Денек выдался красный.  Майское солнце
играло на  нагруднике и  шлеме Володыёвского,  и  когда он  издали мелькал
между вербами, казалось, что по улице катится еще одно солнце.
     — Любопытно знать,  с перстеньком буду я ворочаться иль с арбузом?  —
пробормотал рыцарь.
     — Что ты сказал, пан полковник? — спросил Сыруц.
     — Дурень!
     Стремянный стегнул коня по крупу, а Володыёвский продолжал:
     — Счастье, что не впервой.
     Эта мысль очень его ободрила.
     Когда они  приехали в  Водокты,  панна Александра в  первую минуту не
признала полковника,  так что ему пришлось еще раз назвать свое имя. Тогда
она поздоровалась с ним любезно,  но как-то сдержанно и принужденно, он же
представился ей  с  отменной учтивостью,  ибо  хоть  и  был  солдатом,  не
придворным,  однако  подолгу бывал  при  разных  дворах и  пообтерся между
людьми. Он отвесил весьма почтительный поклон и, прижав руку к сердцу, вот
что сказал ей:
     — Я  приехал к  тебе,  милостивая панна,  о  здоровье справиться,  не
захворала ли ты,  случаем, с перепугу. Надо бы на другой же день приехать,
да боялся я надоесть тебе.
     — Это очень любезно с твоей стороны, милостивый пан, что ты не только
спас меня от гибели, но и не забыл обо мне. Садись, будь дорогим гостем.
     — Милостивая моя панна, — ответил пан Михал, — когда бы я забыл тебя,
недостоин был бы я той милости, какую бог оказал мне, позволив подать руку
помощи столь достойной особе.
     — Нет,  это я сперва должна господа бога благодарить, а затем и тебя,
пан полковник!
     — Коли так, возблагодарим вдвоем господа бога, ибо ни о чем не молю я
его так усердно,  как о том, чтобы с его позволения и впредь защищать тебя
от всяких бед.
     При этих словах Володыёвский встопорщил свои навощенные усики,  и без
того торчавшие выше носа,  —  так  доволен он  был собою,  что сразу сумел
войти in  medias res*  и  выложить все  начистую.  Панна Александра сидела
смущенная и молчаливая,  а уж красивая,  как день весенний. Легкий румянец
выступил у нее на щеках,  а глаза она прикрыла ресницами,  от которых тень
падала на щеки.
     _______________
          * В самую суть (лат.).

     «Это смущение — добрый знак!» — подумал Володыёвский.
     И, откашлявшись, продолжал:
     — Знаешь ли ты,  милостивая панна,  что после смерти твоего дедушки я
командовал лауданцами?
     — Знаю,  —  отвечала Оленька.  —  Покойный дедушка не  мог сам идти в
последний поход и очень был рад,  когда ему сказали, что воевода виленский
вверил тебе лауданскую хоругвь;  он  говорил,  что знает тебя как славного
рыцаря.
     — Это он так обо мне говорил?
     — Я  сама слыхала,  как он  тебя хвалил,  а  после похода и  лауданцы
превозносили тебя до небес.
     — Я простой солдат,  недостойный того,  чтобы меня не то