едовал за  ними.  Во дворе шляхта
встретила панну Александру криками:  «Виват!»  —  а она шла,  пошатываясь,
стиснув губы, бледная и с пылающим взором.
     — Да здравствует наша панна!  Да здравствует наш полковник! — кричали
могучие голоса.
     Спустя час лауданцы во главе с  Володыёвским возвращались в застянки.
Солнце уже взошло,  утро встало веселое,  по-настоящему весеннее. Лауданцы
беспорядочной толпой  двигались  по  большой  дороге,  толкуя  о  событиях
минувшей  ночи  и  превознося до  небес  пана  Володыёвского,  а  он  ехал
задумчивый и  молчаливый.  Всё не шли у него из ума эти очи,  глядевшие на
него  из-под  распустившихся кос,  эта  статная и  величественная,  хоть и
поникшая от печали и муки, фигура.
     — Чудо как хороша!  —  бормотал он про себя.  —  Прямо тебе княжна...
Гм!..  Я  ей невинность спас,  а пожалуй,  и жизнь,  ведь она бы со страху
умерла,  когда бы сокровищница и уцелела...  Должна бы меня благодарить...
Но кто поймет этих женщин...  Как на мальчишку-слугу смотрела на меня,  не
знаю, от гордости или от смущения...


                                ГЛАВА VIII

     Эти мысли не давали ему спать всю следующую ночь.  Еще несколько дней
он  все  думал о  панне Александре и  понял,  что она глубоко запала ему в
сердце.  Ведь  лауданская шляхта хотела его  женить на  ней!  Правда,  она
отказала ему,  не раздумывая,  но ведь тогда она не знала его и не видала.
Теперь совсем другое дело.  Он  по-рыцарски вырвал ее  из  рук насильника,
хоть и пуля и сабля грозили ему,  завоевал ее,  просто как крепость... Чья
же она,  если не его?  Может ли она отказать ему, даже если он попросит ее
руки?  А  не  попытаться ли?  А  не  удастся ли пробудить в  ней любовь из
благодарности,  как  это  часто случается,  когда спасенная девушка тут же
отдает спасителю руку и сердце!  Пусть даже в сердце ее не проснется вдруг
любовь к нему, так разве не стоит постараться об этом!
     «А что, если она все еще того помнит и любит?»
     — Не может быть! — сказал себе Володыёвский. — Отвадила она его, а то
бы он силком не стал увозить.
     Правда,  милосердие она  ему  оказала  необыкновенное;  но  ведь  это
женское дело жалеть раненых, будь они даже враги.
     Молода она,  без опеки,  замуж ей пора.  В монастырь она,  видно,  не
собирается,  а то бы давно ушла.  Довольно было для этого времени. К такой
красавице вечно  будут льнуть всякие кавалеры:  одни  ради  ее  богатства,
другие ради красоты,  третьи ради знатности. Ну, не любо ли будет ей иметь
такую защиту, на которую, как она сама уже видела, смело можно положиться.
     — Да  и  тебе,   Михалек,  пора  остепениться!  —  говорил  сам  себе
Володыёвский.  —  Ты еще молод, но ведь годы быстро бегут. Богатства ты на
службе не наживешь, разве только ран еще больше. А шалостям придет конец.
     Перед взором Володыёвского проплыла тут вереница паненок,  по которым
он вздыхал в своей жизни. Были среди них и знатные, и первые красавицы, но
она была всех милее,  всех краше и достойней.  Ведь и род Биллевичей, и ее
самоё славила вся округа,  и столько благородства читалось в ее очах,  что
лучше супруги и пожелать нельзя.
     Володыёвский чувствовал, что такое счастье плывет ему в руки, какое в
другой раз  может и  не  представиться,  тем  более что  услугу девушке он
оказал чрезвычайную.
     — Что тянуть!  —  говорил он себе.  —  Дождусь ли я чего лучше?  Надо
попытаться.
     Да, но война на носу. Рука у него здорова. Стыдно рыцарю увиваться за
девушкой,  когда отчизна простерла к  нему руки и  молит о  спасении.  Пан
Михал сердца был честного,  рыцарского и, хоть служил чуть не с отроческих
лет  и  участвовал чуть  не  во  всех войнах,  которые бывали в  те  годы,
сознавал,  однако же,  свой  долг  перед отчизной и  даже  не  помышлял об
отдыхе.
     Но именно потому,  что не ради корысти,  денег и почестей,  а верой и
правдой служил он отчизне и совесть его была чиста,  он знал себе цену,  и
это ободрило его.
     «Другие своевольничали,  а я сражался, — думал он про себя. — Господь
бог вознаградит солдата и поможет теперь ему».
     Он  решил,  что  на  ухаживанья времени нет  и  действовать надо  без
промедления,  сразу все поставить на  карту:  съездить,  предложить тут же
руку и сердце и либо,  не откладывая оглашений,  обвенчаться,  либо съесть
арбуз.
     — Ел я уж не раз,  съем и теперь!  —  проворчал Володыёвский, топорща
желтые усики. — Какой мне от этого вред!
     Было,  однако  же,  в  этом  внезапном решении  одно  об