оказать своего волнения.
     Но  тут в  дверях появилась чья-то  высокая фигура в  шубе и  меховой
шапке.  Молодой мужчина шагнул на середину избы и,  поняв, что находится в
людской, звучным голосом, не снимая шапки, спросил:
     — Эй, а где же ваша панна?
     — Я здесь, — довольно твердым голосом ответила панна Александра.
     Услышав эти слова,  приезжий снял шапку,  бросил ее наземь и сказал с
поклоном:
     — Я — Анджей Кмициц.
     На  одно  короткое мгновенье глаза  панны  Александры остановились на
лице Кмицица,  девушка тотчас потупила взор;  но за это короткое мгновенье
она  успела  заметить светло-русую,  как  рожь,  высоко подбритую чуприну,
быстрый взгляд  серых  глаз,  темный  ус,  орлиный нос  и  лицо,  смуглое,
молодое, веселое и смелое.
     Он же левой рукой в бок уперся, правую к усу поднес и вот что сказал:
     — Не был я  еще в Любиче,  птицей летел сюда,  чтобы панне ловчанке в
ноги поклониться.  Прямо из  ратного стана принес меня сюда ветер,  дай-то
бог, чтобы счастливый.
     — Знал ли ты,  пан,  про смерть дедушки моего, подкомория? — спросила
девушка.
     — Не знал,  но,  как сказали мне об его кончине твои сермяжнички, что
отсюда приезжали ко  мне,  горькими слезами оплакал я  моего  благодетеля.
Истинным другом,  можно сказать,  братом был он  покойному моему родителю.
Верно,  и ты,  панна,  хорошо знаешь,  что четыре года назад приезжал он к
нам,  под Оршу. Тогда и обещал мне покойный тебя и портретец твой показал,
с той поры и вздыхал я по тебе по ночам.  Я бы и раньше приехал,  да война
не родимая матушка, людей сватает только со смертью.
     Смутили  немного  девушку  эти  смелые  речи,   и,  желая  переменить
разговор, она спросила:
     — Так ты, пан, еще не видал своего Любича?
     — Успеется.  Тут у меня дела поважней и наследство подороже, хочу его
вперед получить.  Только что же это ты, панна, все отвертываешься от огня,
я  и  в  глаза заглянуть тебе не могу.  Вот так,  сюда повернись,  а  я со
стороны печи зайду! Вот так!
     С  этими  словами смелый солдат схватил не  ожидавшую этого  Оленьку,
крутнул ее, как волчок, и повернул к огню.
     Она еще больше смутилась и,  прикрыв глаза длинными ресницами, стояла
так,  устыдившись и света, и собственной своей красоты. Кмициц отпустил ее
наконец и хлопнул себя по кунтушу.
     — Ей-же-ей,  чудо как хороша!  На  сто служб дам за упокой души моего
благодетеля, что мне тебя отписал. Когда свадьба?
     — Не скоро, я еще не твоя, — ответила Оленька.
     — Но  будешь моей,  хоть бы  мне  дом пришлось поджечь!  Боже мой!  Я
думал,  живописец польстил тебе, а вижу, он далеко метил, да промашку дал.
Сто плетей такому мастеру, печи ему малевать, а не такую красу писать, что
гляжу вот  —  и  не  нагляжусь.  Милое дело  —  получить такое наследство,
разрази меня гром!
     — Верно мне покойный дедушка говорил, что ты, пан, горячая голова.
     — Мы,  смоленские,  все такие,  не то что ваши жмудины.  Раз, два — и
быть по-нашему, а нет, так смерть!
     Оленька улыбнулась и сказала уже совсем твердым голосом,  поднимая на
кавалера взор:
     — Э, да у вас, верно, татары живут?
     — Все едино, ты, панна, моя и по родительской воле, и по сердцу.
     — Вот по сердцу ли, я того еще не знаю.
     — Коли нет, я ножом себя пырну!
     — Ты, пан, все с шуточками!.. Что же это, однако, мы в людской стоим!
Прошу в покои. После дальней дороги и поужинать не мешает — прошу!
     Тут Оленька обратилась к панне Кульвец:
     — Вы, тетушка, с нами?
     Молодой хорунжий бросил быстрый взгляд.
     — Тетушка? — спросил он. — Чья тетушка?
     — Моя, панна Кульвец.
     — Стало быть,  и  моя!  —  подхватил он и стал целовать панне Кульвец
руки.  —  Боже ты мой,  да ведь у меня в хоругви есть товарищ по прозванию
Кульвец-Гиппоцентаврус. Скажи, пожалуйста, не родня ли он тебе, тетушка?
     — Сродни! — приседая, ответила старая дева.
     — Хороший парень, но ветрогон, как и я! — прибавил Кмициц.
     Тем временем появился слуга с огнем,  и все прошли сперва в сени, где
пан Анджей снял шубу, а потом на другую половину, в покои для гостей.
     После  их  ухода  пряхи  тотчас  сбились тесной  кучкой и  все  разом
заговорили о приезжем, слова не давая сказать друг дружке. Статный молодец
очень им понравился, и девушки наперебой расхваливали его.
     — Так весь и сияет! — говорила одна. — Как взошел, думала, королевич.
     — А  глаза-то как у  рыси,  так и  сверлят,  —  подхватила другая.  —
Попробуй такому слово поперек скажи!
     — И думать не смей! — поддержала третья.
     — Панну,  как  веретено,  завертел!  Видно,  очень она ему по  сердцу
пришлась, да и кому бы не пришлась она по сердцу?
     — Ну,  он тоже не хуже ее!  Случись тебе такой, небось и в Оршу пошла
бы за ним, хоть она на краю света.
     — Счастливица панночка.
     — Богатым на свете всегда лучше живется. Эх, не