расположились  остальные;  все  были  охвачены  страхом  и
любопытством;  в середине круга  противники  мерили  друг  друга  глазами.
Тишина  воцарилась  мертвая,  только пепел с факелов осыпался с шорохом на
землю. Володыёвский весел был, как щегол в ясное утро.
     — Начинай, пан! — сказал Кмициц.
     Первый  звук   удара  эхом   отозвался  в   сердцах  всех   зрителей;
Володыёвский ткнул саблей словно бы  нехотя,  Кмициц отразил удар  и  тоже
кольнул,  Володыёвский,  в свою очередь,  отразил удар.  Сухой лязг сабель
становился все  чаще.  Все  затаили  дыхание.  Кмициц  нападал с  яростью,
Володыёвский заложил назад  левую руку  и  стоял спокойно,  небрежно делая
легкие, почти незаметные выпады; казалось, он хочет только прикрыть себя и
вместе с тем пощадить противника; порой он пятился на шаг, порою делал шаг
вперед,  видно,  испытывал, насколько искусен противник. Кмициц горячился,
он  же  был холоден,  как мастер,  проверяющий ученика,  и  становился все
спокойней.  Наконец,  к  неописуемому изумлению  шляхты,  он  заговорил  с
противником.
     — Давай  потолкуем,  —  сказал он.  —  И  время  не  будет так  долго
тянуться...  Гм, так это ваш оршанский способ? Видно, вам самим приходится
горох  молотить,  что  ты  машешь саблей,  как  цепом...  Этак  ты  совсем
вымахаешься.  Неужто ты в  Оршанщине и впрямь самый искусный рубака?  Этот
удар в  моде разве только у  судейских служак.  А этот курляндский,  им от
собак хорошо отбиваться... Ты, пан, на острие сабли смотри! Не выгибай так
руку, а то гляди, что может статься... Подними!
     Последнее слово Володыёвский произнес раздельно,  в  то  же мгновение
сделал полукруг,  потянул на  себя руку с  саблей,  и  прежде чем  зрители
поняли,  что  означает этот возглас:  «Подними!»  —  сабля Кмицица,  точно
соскользнувшая с нитки игла, просвистела над головой Володыёвского и упала
у него за спиной.
     — Это называется: выбить саблю, — сказал Володыёвский.
     Кмициц,   бледный,   с  блуждающими  глазами,   стоял,   пошатываясь,
изумленный не  меньше  лауданской шляхты;  а  маленький полковник шагнул в
сторону и, показав на лежавшую на земле саблю, повторил еще раз:
     — Подними!
     Минуту казалось,  что Кмициц ринется на него безоружный. Он готов уже
был прыгнуть, и Володыёвский, прижав рукоять к груди, уже наставил острие.
Однако  Кмициц  бросился  за  саблей,  снова  обрушился с  нею  на  своего
страшного противника.
     Громкий шепот  пробежал по  кругу зрителей,  и  круг  этот  стал  еще
теснее,  а  позади  него  образовались второй  и  третий.  Казаки  Кмицица
просовывали головы между  плечами шляхтичей так,  точно всю  жизнь жили  с
ними в полном согласии. Невольные возгласы срывались с уст зрителей; порой
раздавался взрыв  неудержимого нервного  смеха:  все  узнали  мастера  над
мастерами.
     А тот жестоко забавлялся,  как кошка с мышкой, и на первый взгляд все
небрежней орудовал саблей.  Левую  руку  он  сунул  теперь в  карман своих
шаровар.  С  пеной у рта Кмициц хрипел уже,  и наконец из груди его сквозь
стиснутые губы с хрипом вырвались слова:
     — Кончай!.. Не срами!..
     — Ладно! — сказал Володыёвский.
     Послышался короткий,  страшный свист,  затем сдавленный крик, в то же
мгновение Кмициц  раскинул  руки,  сабля  упала  на  землю,  и  он  ничком
повалился к ногам полковника.
     — Жив! — сказал Володыёвский. — Не навзничь упал.
     И, отогнув полу жупана Кмицица, он стал вытирать ею саблю.
     Шляхтичи вскричали все  разом,  и  в  криках их  все явственней стали
слышаться голоса:
     — Добить изменника! Добить его! Зарубить!
     Несколько Бутрымов уже  бросились было  с  саблями наголо.  Но  вдруг
произошло нечто удивительное.  Володыёвский словно вырос на глазах у всех,
сабля выпала из рук ближайшего Бутрыма и полетела вслед за саблей Кмицица,
точно ее вихрем подхватило, а Володыёвский крикнул, сверкая взорами:
     — Не сметь! Не сметь! Он мой теперь, не ваш! Прочь!
     Все умолкли, страшась гнева мужа.
     — Не нужна мне тут бойня! — сказал он. — Вы — шляхтичи и должны знать
рыцарский обычай:  раненых не добивать. Даже с врагами так не поступают, а
что же говорить о противнике, сраженном в поединке!
     — Он  изменник!  —  проворчал кто-то  из Бутрымов.  —  Такого следует
убить.
     — Коль изменник,  так  надо отдать его пану гетману,  чтобы он  понес
наказание,  а пример его стал другим наукой.  Да и сказал уж я вам: мой он
теперь, не ваш. Коли выживет, вы сможете искать на нем за ваши обиды перед
судом  и  с  живого  получите  больше,  чем  с  мертвого.  Кто  тут  умеет
перевязывать раны?
     — Кших Домашевич. Он с давних пор перевязывает раны на Лауде.
     — Пусть сейчас же его перевяжет,  а  потом перенесите его на постель,
ну, а я пойду успокою несчастную панну.
     С   этими  словами  Володыёвский  сунул  сабельку  в  ножны  и  через
изрубленную топорами дверь вошел в  дом.  Шляхта принялась ловить и вязать
веревками людей  Кмицица,  которые отныне должны были  стать  в  застянках
пашенными  мужиками.  Казаки  не  оказали  сопротивления,  только  человек
двадцать выпрыгнули через задние окна дома и  бросились к  прудам:  но там
они попали в  руки стоявшим на  стреме Стакьянам.  Шляхта тут же принялась
грабить  повоз