люди пойдут к шляхте в неволю.
     — Не бывать этому!
     — Тогда взрывай себя порохом!  Мы уже панну оплакали, а что до людей,
так ты их спроси, чего они хотят...
     Снова воцарилась тишина.
     — Быть по-вашему!  —  сказал через минуту Кмициц.  —  Не сегодня, так
через месяц я  все едино ее  увезу.  И  под землей ее от меня не спрячете!
Клянитесь!
     — Клянемся богом всевышним и святым крестом. Аминь!
     — Ну, выходи, выходи же, пан! — сказал Володыёвский.
     — На тот свет очень торопишься?
     — Ладно уж, ладно, только выходи поскорей!
     Лязгнули железные засовы,  державшие дверь изнутри.  Чтобы освободить
место,  Володыёвский,  а  с  ним и  вся шляхта отошла назад.  Вскоре дверь
отворилась,  и  в  проеме показался пан  Анджей,  рослый и  стройный,  как
тополь.  Заря уже брезжила,  и  первые робкие лучи дня падали на его лицо,
гордое,  мужественное,  молодое.  Он встал в  дверях,  смело оглядел толпу
шляхтичей и сказал:
     — Я доверился вам... Бог знает, хорошо ли я поступил, однако не будем
говорить об этом!.. Кто из вас пан Володыёвский?
     Маленький полковник выступил вперед.
     — Я! — ответил он.
     — Эге!  Да ты, я вижу, не больно велик, — сказал Кмициц, подсмеиваясь
над ростом рыцаря.  — Я думал, ты поосанистей, а впрочем, должен признать,
что солдат ты, видно, бывалый.
     — Не  могу сказать этого о  тебе,  забыл ты совсем о  страже.  Коли и
рубака из тебя такой, как начальник, немного мне придется потрудиться.
     — Где будем драться? — с живостью спросил Кмициц.
     — Здесь. Двор, как скатерть, ровный.
     — Согласен. Готовься к смерти!
     — Так ты уверен в себе?
     — Видно,  ты в  Оршанщине не бывал,  коль сомневаешься в  этом.  Я не
только уверен в  себе,  но и жаль мне тебя.  Много я о тебе наслышан как о
славном рыцаре.  Потому в последний раз говорю: оставь меня! Мы друг друга
не знаем, зачем же нам друг другу поперек дороги становиться? Чего ты меня
преследуешь?  Девушка мне по духовной принадлежит, как и это поместье, и —
бог свидетель!  —  я только своего добиваюсь.  Это правда, что я порубил в
Волмонтовичах шляхту; но пусть бог рассудит, кто первый понес тогда обиду.
Своевольничали иль нет мои офицеры,  мы про то говорить не будем, довольно
того,  что никому они здесь зла не  причинили,  а  перебили их  всех,  как
собак,  только за то,  что они хотели поплясать с девушками в корчме.  Так
пусть уж будет кровь за кровь! Потом мне и солдат порубили. Клянусь богом,
не  таил я  злого умысла,  когда приехал в  ваш край,  а  как меня приняли
здесь?.. Но пусть уж будет обида за обиду. Я и своего прибавлю, вознагражу
за обиды... По-добрососедски. По мне, лучше так...
     — А  что  это  за  люди пришли теперь с  тобой?  Откуда ты  взял этих
помощников? — спросил Володыёвский.
     — Откуда взял, оттуда и взял. Я их привел не против отчизны биться, а
помочь мне в моем приватном деле.
     — Вот  ты  каков?  Стало быть,  ради  приватного дела ты  спознался с
врагами? А чем же ты им за услугу заплатишь, коль не изменой? Нет, братец,
не помешал бы я тебе с шляхтой договориться, но кликнуть врага на помощь —
это дело совсем другое. Ты у меня не отвертишься. Становись же, становись,
знаю я,  что ты труса празднуешь,  хоть и  бахвалишься,  что ты знаменитый
оршанский рубака.
     — Ты сам этого хотел! — сказал Кмициц, становясь в позицию.
     Но  Володыёвский не торопился;  не вынимая сабли из ножен,  он окинул
взором небо.  На востоке зазолотилась, заголубела по окоему первая светлая
полоска,  но сумрачно было еще на дворе,  а подле дома царила непроглядная
тьма.
     — Хороший день встает, — сказал Володыёвский, — но солнце взойдет еще
не скоро. Не хочешь ли, чтобы нам посветили?
     — Мне все едино.
     — Нуте-ка, сбегайте за жгутами да лучиной, — обратился Володыёвский к
шляхте. — Будет нам светлее плясать оршанский этот танец.
     Шляхта, которая удивительно как ободрилась от шутливых речей молодого
полковника,   опрометью  бросилась  в   кухню;   кое-кто   стал  подбирать
затоптанные во  время  боя  факелы,  и  через  некоторое время с  полсотни
красных  огоньков замерцало в  белесом предутреннем сумраке.  Володыёвский
показал на них саблей Кмицицу:
     — Глянь-ка, пан, прямо тебе погребальное шествие!
     Кмициц не замедлил с ответом:
     — Полковника хоронят, как же без помпы, нельзя!
     — Не человек ты, пан, змея лютая!
     Шляхта между тем в молчании стала в круг и подняла зажженные  факелы,
позади   круг