оворить в ответ. Они только зубами заскрежетали в ярости, и глаза
их зловеще блеснули,  а руки готовы были судорожно схватиться за сабли. Но
через  мгновение  страх  обнял  их  души.  Ведь  этот  дом  находился  под
покровительством могущественного Кмицица,  эта  дерзкая  девушка была  его
невестой.  Молча подавили они гнев, а она все еще стояла, сверкая взорами,
и показывала пальцем на дверь.
     Наконец Кокосинский процедил, захлебываясь от бешенства:
     — Что ж,  коли нас тут так мило встречают...  нам не  остается ничего
другого,    как   поклониться   учтивой   хозяйке...    поблагодарить   за
гостеприимство и уйти.
     С  этими словами он поклонился с нарочитой униженностью,  метя шапкою
пол, за ним стали кланяться остальные и выходить один за другим вон. Когда
дверь  закрылась  за  последним,   Оленька,  тяжело  дыша,  в  изнеможении
опустилась в кресло; силы оставили ее, их оказалось меньше, чем храбрости.
     А  забияки,  сойдя  с  крыльца,  сбились толпою около лошадей,  чтобы
посоветоваться, как же быть; но никто не хотел первым взять слово.
     Наконец Кокосинский сказал:
     — Ну, каково, милые барашки?
     — А что?
     — Хорошо ли вам?
     — А тебе хорошо?
     — Эх,  когда бы  не  Кмициц!  Эх,  когда бы  не  Кмициц!  —  произнес
Раницкий,  судорожно потирая руки.  —  Мы  бы  тут  с  паненкой по-свойски
погуляли!
     — Поди тронь Кмицица! — пропищал Рекуц. — Сунься против него!
     Лицо у Раницкого пошло пятнами, как шкура рыси.
     — И сунусь, и против него, и против тебя, забияка, где хочешь!
     — Вот и хорошо! — сказал Рекуц.
     Оба схватились было за сабли, но великан Кульвец-Гиппоцентаврус встал
между ними.
     — Вот этим кулаком,  — сказал он, потрясая кулачищем с каравай хлеба,
— вот этим кулаком, — повторил он, — я первому, кто выхватит саблю, голову
размозжу!
     Тут  он  стал поглядывать то  на  Рекуца,  то  на  Раницкого,  как бы
вопрошая,  кто  же  первый хочет попробовать;  но  они после такого немого
вопроса тотчас успокоились.
     — Кульвец прав!  —  сказал Кокосинский.  —  Милые мои, мир сейчас нам
нужен больше чем когда-либо.  Мой совет:  скакать к Кмицицу,  да поскорее,
чтобы она  раньше нас его не  увидала,  не  то  распишет нас,  как чертей.
Хорошо,  что никто не зарычал на нее, хоть у меня самого чесались и язык и
руки...  Едем же  к  Кмицицу.  Она хочет вооружить его против нас,  так уж
лучше мы его сперва вооружим. Не приведи бог, чтобы он нас покинул. Шляхта
тотчас устроит на нас облаву, как на волков.
     — Глупости!  —  отрезал Раницкий. — Ничего она нам не сделает. Теперь
война,  мало,  что ли, людей шатается по белу свету без приюта и без куска
хлеба?  Соберем  ватагу,  милые  друзья,  и  пусть  гонятся  за  нами  все
трибуналы! Дай руку, Рекуц, я тебя прощаю!
     — Я  бы  тебе уши обрубил!  —  пропищал Рекуц.  —  Ну  да  уж  ладно,
помиримся! Обоих нас одинаково осрамили!
     — Выгнать вон таких кавалеров! — воскликнул Кокосинский.
     — Меня, в чьих жилах течет сенаторская кровь! — подхватил Раницкий.
     — Людей достойных! Родовитых шляхтичей!
     — Заслуженных солдат!
     — И изгнанников!
     — Невинных сирот!
     — Сапоги у меня на смушках-выпоротках,  а ноги все равно уже мерзнут,
— сказал Кульвец. — Что это мы, как нищие, стоим перед домом, гретого пива
нам все равно не вынесут!  Нечего нам тут делать. Давайте садиться на конь
и ехать! Людей лучше отошлем, ни к чему они нам без оружия, а сами поедем.
     — В Упиту!
     — К Ендрусю, достойному другу! Ему пожалуемся!
     — Только бы нам не разминуться с ним.
     — По коням, друзья, по коням!
     Они сели и  медленно тронулись,  кипя гневом и  сгорая от  стыда.  За
воротами Раницкий, у которого от злобы все еще сжималось горло, повернулся
и погрозил дому кулаком.
     — Крови жажду, крови!
     — Пусть бы она только с Кмицицем поссорилась, — сказал Кокосинский, —
мы бы сюда с трутом приехали.
     — Все может статься.
     — Дал бы бог! — прибавил Углик.
     — Чертова девка! Змея подколодная!
     Так, браня и проклиная на все лады панну Биллевич,  а порою  ворча  и
друг на дружку,  доехали они до леса.  Едва вступили они в его недра,  как
огромная  стая  воронья  закружилась  над   их   головами.   Зенд   тотчас
пронзительно закаркал; тысячи голосов ответили ему сверху. Стая спустилась
так низко, что лошади стали шарахаться, пугаясь шума крыльев.
     — Заткни глотку!  —  крикнул Зенду Раницкий.  —  Еще беду накаркаешь!
Каркает над нами это воронье, как над падалью...
     Но другие смеялись, и Зенд по-прежнему каркал. Воронье спускалось все
ниже,  и  они  ехали так  словно средь бури.  Глупцы!  Не  могли разгадать
дурного предзнаменования.
     За  лесом уже показались Волмонтовичи,  и  кавалеры перешли на  рысь,
потому