с нельзя поручиться.
     Панна  Биллевич покачнулась,  словно сраженная стрелой.  Она  страшно
побледнела, однако спокойно спросила:
     — Это правда, что они стреляли в доме по портретам?
     — Как же не стреляли!  И  девок таскали в покои,  что ни день —  одно
распутство. В деревне стон стоит, в усадьбе Содом и Гоморра! Волов режут к
столу,  баранов к  столу!  Людей  давят.  Конюха  вчера  безо  всякой вины
зарубили.
     — И конюха зарубили?
     — Да!  А хуже всего девушек обижают.  Дворовых им уже мало,  ловят по
деревне...
     На минуту снова воцарилось молчание.  Лицо у панны Александры пылало,
и румянец уже больше не потухал.
     — Когда ждут там пана?
     — Не знаю, слыхал только я, как они между собой толковали, что завтра
надо всем ехать в Упиту.  Приказали, чтобы лошади были готовы. Должны сюда
заехать,   просить,  чтобы  дали  им  людей  и  пороху,  будто  там  могут
понадобиться.
     — Должны сюда заехать? Это хорошо. Ступай теперь, Зникис, на кухню. В
Любич ты больше не воротишься.
     — Дай бог тебе здоровья и счастья!
     Панна Александра допыталась всего, что ей было нужно, и знала теперь,
как ей поступить.
     На  следующий день  было  воскресенье.  Утром,  не  успела еще  панна
Александра  уехать  с  теткой  в  костел,   явились  Кокосинский,   Углик,
Кульвец-Гиппоцентаврус,  Раницкий, Рекуц и Зенд, а вслед за ними мужики из
Любича, все вооруженные и верхами, так как кавалеры решили идти на подмогу
Кмицицу в Упиту.
     Панна Александра вышла к ним спокойная и надменная,  совсем не такая,
как  несколько дней назад,  когда она приветствовала их;  она едва головой
кивнула в  ответ на  их  униженные поклоны;  но они подумали,  что это она
потому так осторожна, что с ними нет Кмицица, и ничего не заподозрили.
     Ярош  Кокосинский,  который стал  теперь  смелее,  выступил вперед  и
сказал:
     — Ясновельможная  панна  ловчанка,   благодетельница  наша!  Мы  сюда
заехали по  дороге в  Упиту,  чтобы  упасть к  твоим  ногам  и  просить об
auxilia*:  пороху надо нам и  ружей,  да  вели своим людям седлать коней и
ехать  с  нами.  Мы  Упиту  возьмем штурмом и  сделаем сиволапым маленькое
кровопускание.
     _______________
          * Помощи, подкреплении (лат.).

     — Странно мне,  — ответила им панна Биллевич, — что вы едете в Упиту,
я  сама слыхала,  что  пан Кмициц велел вам сидеть смирно в  Любиче,  а  я
думаю,   что  ему  приличествует  приказывать,   а   вам  как  подчиненным
повиноваться.
     Услышав эти слова,  кавалеры с удивлением переглянулись. Зенд выпятил
губы,  точно  хотел  засвистеть  по-птичьи,  Кокосинский стал  поглаживать
широкой ладонью голову.
     — Клянусь богом,  — сказал он,  — кто-нибудь  мог  бы  подумать,  что
ясновельможная панна говорит с обозниками пана Кмицица.  Это верно, что мы
должны были сидеть дома,  но ведь уже идет четвертый день,  а Ендруся  все
нет,  вот  мы  и  подумали:  видно,  там  такая  сумятица  поднялась,  что
пригодились бы и наши сабли.
     — Пан Кмициц не воевать поехал,  а наказать смутьянов-солдат, что и с
вами легко может статься,  коли вы нарушите приказ.  Да и сумятица и резня
там скорее начнутся при вас.
     — Трудно нам,  ясновельможная панна,  рассуждать об этом с тобой.  Мы
просим только пороху и людей.
     — Людей и пороху я не дам, слышишь, пан, не дам!
     — Не ослышался ли я?  —  воскликнул Кокосинский.  —  Как это не дашь?
Пожалеешь  для  спасения  Кмицица,  Ендруся?  Хочешь,  чтобы  с  ним  беда
приключилась?
     — Горше нет беды для него, как ваша компания!
     Глаза девушки блеснули гневом,  подняв голову,  она сделала несколько
шагов к забиякам; те в изумлении попятились к стене.
     — Предатели!  —  воскликнула она. — Вы, как бесы, вводите его в грех,
вы его искушаете! Но я уже все знаю про вас, про ваше распутство, про ваши
бесчинства.  Суд ищет вас,  люди от  вас отворачиваются,  а  на чью голову
падает позор? На его! И все из-за вас, изгнанников, негодяев!
     — Иисусе Христе!  Вы слышите, друзья? — крикнул Кокосинский. — Что же
это такое? Уж не сон ли это, друзья?
     Панна Биллевич сделала еще один шаг и показала рукой на дверь:
     — Вон отсюда! — сказала она.
     Мертвенная бледность покрыла лица забияк,  ни  один из  них  не  смог
слово вы