ятнами. — Шах, шах, ясновельможные!
     Зенд  захохотал  совершенно  так,  как  хохочет  филин,  даже  лошади
испугались, а Рекуц поднял глаза и пропищал:
     — Бей, кто в бога верует! Петуха пустить сиволапым!
     — Молчать!  — взревел Кмициц, так что эхо отдалось в лесу, а стоявший
ближе всех Зенд покачнулся,  как пьяный.  — Вам там нечего делать! Никакой
резни!  Всем сесть в двое саней,  мне оставить одни и ехать в Любич. Ждать
там, может, пришлю за подмогой.
     — Как же так? — стал было возражать Раницкий.
     Но пан Анджей ткнул его кулаком в  зубы и только глазами сверкнул еще
страшней.
     — Ни пикни у меня! — грозно сказал он.
     Все  примолкли;  видно,  боялись его,  хотя  обычно  держались с  ним
запанибрата.
     — Возвращайся,  Оленька, в Водокты, — сказал Кмициц, — или поезжай за
теткой в  Митруны.  Вот и  не удалось нам покататься.  Я знал,  что они не
усидят там  спокойно.  Но  сейчас ничего,  поуспокоятся,  только несколько
голов слетит с плеч.  Будь здорова, Оленька, и не тревожься, я буду к тебе
поспешать...
     С  этими словами он поцеловал ей руки и  закутал ее волчьей полостью,
потом сел в другие сани и крикнул кучеру:
     — В Упиту!


                                 ГЛАВА IV

     Прошло несколько дней,  а Кмициц все не возвращался, зато в Водокты к
панне Александре приехали на разведку трое лауданцев. Явился Пакош Гаштовт
из  Пацунелей,  тот самый,  у  которого гостил пан Володыёвский,  патриарх
застянка,  он знаменит был своим достатком и  шестью дочерьми,  из которых
три были за Бутрымами и в приданое, кроме всего прочего, получили по сотне
серебряных талеров. Приехал и Касьян Бутрым, самый старый старик на Лауде,
хорошо помнивший Батория,  а с ним зять Пакоша,  Юзва Бутрым.  Хоть Юзва и
был в  цвете сил —  ему едва ли минуло пятьдесят,  —  однако в  Россиены с
ополчением он не пошел,  так как на войне с казаками у него пушечным ядром
оторвало ступню. По этой причине его прозвали Хромцом, или Юзвой Безногим.
Страшный это был шляхтич,  медвежьей силы и  большого ума,  ворчун и судья
решительный и строгий.  За это шляхта в округе побаивалась его, не умел он
прощать ни себе,  ни другим.  Когда ему случалось подвыпить, он становился
опасен, но бывало это редко.
     Эти-то  лауданцы и  приехали к  панне Александре,  которая приняла их
ласково, хотя сразу догадалась, что явились они на разведку и хотят что-то
выведать у нее о пане Кмицице.
     — Мы  хотим ехать к нему на поклон,  а он,  сдается,  еще из Упиты не
воротился,  — говорил  Пакош.  —  Вот  мы  и  приехали  к  тебе,  голубка,
поспрошать, когда можно съездить к нему.
     — Думаю,  пан Анджей вот-вот приедет, — ответила им панна Александра.
— Рад он  вам будет,  опекуны мои,  всей душой,  много слышал он про вас и
когда-то от дедушки, и теперь от меня.
     — Только бы не принял он нас так,  как Домашевичей, когда те приехали
к нему с вестью про смерть полковника! — угрюмо проворчал Юзва.
     Но панна Александра услышала и тотчас ответила с живостью:
     — Вы за это сердца на него не держите.  Может,  он и  не совсем учтив
был с ними,  но вину свою признал.  И то надо помнить, что он с войны шел,
где столько принял трудов!  Не диво,  коль солдат и погорячится, нрав-то у
них, что сабля острая.
     Пакош Гаштовт, который хотел жить в мире со всем светом, махнул рукой
и сказал:
     — Да  мы  и  не дивились!  Кабан на кабана и  то рыкнет,  когда вдруг
повстречает,  отчего же  человеку на человека не рыкнуть!  Мы,  по старому
обычаю,  поедем в Любич на поклон к пану Кмицицу, чтобы жил он тут с нами,
в  походы с  нами  ходил да  в  пущу на  охоту,  как  хаживал покойный пан
подкоморий.
     — Ты уж скажи нам,  дитятко, пришелся ли он тебе по сердцу? — спросил
Касьян Бутрым. — Наш это долг тебя спрашивать!
     — Бог  вознаградит вас за  доброту.  Достойный кавалер пан Кмициц,  а
когда б и не пришелся мне по сердцу, не пристало мне говорить об этом.
     — А ты ничего за ним не заприметила, душенька?
     — Ничего! Да и никто тут не имеет права судить его или, упаси бог, не
верить ему! Возблагодарим лучше господа бога!
     — Что тут до  времени господа бога благодарить?!  Будет за  что,  так
поблагодарим,  а не за что будет,  так и благодарить не станем, — возразил
мрачный  Юзва,   который,   как  истый  жмудин,   был  очень  осторожен  и
предусмотрителен.
     — А про свадьбу был у вас разговор? — снова спросил Касьян.
     Оленька потупилась.
     — Пан Кмициц хочет поскорее...
     — Ну, еще бы ему не хотеть, — проворчал Юзва, — дурак он, что ли! Где
тот медведь,  которому не хочется меду из борти? Только к чему спешить? Не
лучше ли поглядеть,  что он за человек?  Отец Касьян,  вы уж скажите,  что
держите