вестно, что он из Спыхова. Всякие подозрения как будто отпали, только князь 
разгневался так, как давно уж не гневался, и велел преследовать разбойников по 
всей границе своего княжества, призвав и плоцкого князя не давать пощады 
насильникам.
     И тут вдруг пришла весть о событии в Щитно.
     Переходя из уст в уста, весть была раздута и преувеличена.
     Рассказывали, будто Юранд ворвался в замок с пятью всадниками через 
открытые ворота и учинил такую резню, что из стражи мало кто остался цел и 
пришлось посылать за подмогой в ближайшие замки, скликать рыцарей и вооруженные 
пешие отряды, которые только после двухдневной осады захватили замок и убили 
Юранда с его товарищами. Толковали также, будто все эти войска вторгнутся 
теперь в пределы княжества и неминуемо вспыхнет война.
     Князь не верил этим слухам, он знал, как важно для великого магистра, 
чтобы в случае войны с польским королем оба мазовецкие княжества не стали на 
сторону королевства; не было для князя тайной и то, что в случае нападения 
крестоносцев на него или на Земовита плоцкого никто не сможет удержать 
королевство от выступления в их защиту и что великий магистр боится этой войны. 
Понимая, что она неизбежна, великий магистр стремился, однако, оттянуть ее; он 
и по натуре был миролюбив, да и померяться силами с могущественным Ягайлом мог 
только, подготовив войско, какого орден еще никогда не выставлял, и обеспечив 
себе помощь государей и рыцарства не только Германии, но и всего Запада.
     Князь войны не боялся, однако хотел знать, что же в самом деле произошло, 
что надо думать о событии в Щитно, исчезновении Дануси и о всех тех слухах, 
которые приходили с границы. Поэтому, при всей своей ненависти к крестоносцам, 
он обрадовался, когда однажды вечером капитан лучников доложил ему, что приехал 
рыцарь ордена и просит аудиенции.
     Князь принял крестоносца надменно; тотчас признав в нем одного из тех 
братьев, которые были у него в лесном доме, он сделал вид, что не узнает его, и 
спросил, кто он такой, откуда прибыл и что привело его в Варшаву.
     - Я брат Ротгер, - ответил крестоносец, - и недавно имел честь бить вам 
челом, вельможный князь.
     - Почему же ты, будучи братом ордена, не надел своих знаков?
     Рыцарь стал толковать князю, что он не надел белого плаща с крестом только 
потому, что его тогда непременно схватили бы и убили мазовецкие рыцари; повсюду,
 мол, на свете, во всех королевствах и княжествах, знак креста на плаще хранит 
и обеспечивает гостеприимство, и в одном только мазовецком княжестве крест 
угрожает верной гибелью.
     Князь в гневе прервал его.
     - Не крест, - сказал он, - ибо крест и мы целуем, а ваша бесчестность... А 
коли вас в другом месте лучше принимают, то только потому, что меньше вас знают.

     Видя, как смешался рыцарь, князь спросил:
     - Ты был в Щитно, не знаешь ли, что там произошло?
     - Я был в Щитно и знаю, что там произошло, - ответил Ротгер, - сюда же я 
прибыл не как посол, а лишь затем, что умудренный опытом и благочестивый комтур 
из Янсборка сказал мне: "Наш магистр любит благочестивого князя и верит в его 
справедливость, так вот я поспешу в Мальборк, а ты поезжай в Мазовию и бей 
челом князю на Юранда, расскажи о нашей обиде, о нанесенном нам бесчестии, о 
нашей беде. Не похвалит справедливый князь нарушителя мира и жестокого обидчика,
 который столько пролил христианской крови, словно он не Христа слуга, но 
сатаны".
     И крестоносец стал рассказывать обо всем, что произошло в Щитно, о том, 
как они, отбив у разбойников девушку, вызвали Юранда посмотреть, не его ли это 
дочь, как тот вместо благодарности пришел в ярость и убил Данфельда и брата 
Готфрида, англичанина Хьюга, фон Брахта и двух благородных оруженосцев, не 
считая кнехтов; как они, памятуя заповедь божию и не желая убивать его, 
вынуждены были в конце концов опутать сетью грозного мужа, который поднял тогда 
на себя руку и нанес себе тяжелые раны; как ночью после погрома не только в 
самом замке, но и в городе люди в вихре зимней бури слышали страшный хохот и 
голоса, взывавшие в воздухе:
     "Наш Юранд! Хулитель креста! Погубитель невинных душ! Наш Юранд!"
     И весь рассказ, и особенно последние слова крестоносца произвели сильное 
впечатление на присутствующих. Все подумали в страхе, что, может, Юранд и 
впрямь призвал на помощь дьявола. Воцарилось немое молчание. Но на аудиенции 
присутствовала княгиня, которая все горевала о своей дорогой Данусе; она 
обратилась к рыцарю с неожиданным вопросом.
     - Вы говорите, рыцарь, - сказала она, - что, отбив юродивую, решили, что 
это дочь Юранда, и потому вызвали его в Щитно?
     - Да, вельможная княгиня, - ответил Ротгер.
     - Как же вы могли это подумать, когда в лесном доме вы видели со мною 
подлинную дочь Юранда?
     Брат Ротгер смешался, он не был подготовлен к такому вопросу. Князь 
поднялся и вперил в крестоносца суровый взор, а Миколай из Длуголяса, Мрокота 
из Моцажева, Ясько из Ягельницы и прочие мазовецкие рыцари, тотчас подбежав к 
монаху, грозно вопросили его:
     - Как могли вы это подумать? Говори, немец, как могло это статься?
     Но брат Ротгер овладел собою и сказал:
     - Мы, монахи, не поднимаем на женщин очей. В лесном доме вельможную 
княгиню окружало много придворных; но которая из них дочка Юранда, этого никто 
из нас не знал.
     - Данфельд знал, - возразил Миколай из Длуголяса, - он даже говорил с нею 
на охоте.
     - Данфельд предстал перед богом, - ответил Ротгер, - и о нем я одно то