А дети князя Витовта?
     - Это верно, что сердце у крестоносца волчье, но верно и то, что Зигфрид 
не убил ее в Щитно, он уехал сюда и, может, укрыл ее в каком-нибудь замке.
     - Эх, кабы взять этот остров и замок!
     - Ты только погляди на этих людей, - сказал Мацько.
     - Так-то оно так! Но только есть у меня одна мысль, я скажу об этом 
молодому пану.
     - Да будь у тебя их целый десяток, все едино стен копьями не сокрушишь.
     Мацько показал при этих словах на лес копий, которыми была вооружена 
большая часть воинов, и спросил:
     - Видал ли ты когда такое войско?
     Чех и впрямь отродясь ничего подобного не видывал. Перед ними, продираясь 
сквозь лесную чащобу, где трудно было держать равнение, подвигалась нестройная 
толпа воинов. Пешие в этой толпе перемешались со всадниками и, чтобы не отстать 
от них, держались за седла, за конские хвосты и гривы. На плечи у воинов были 
наброшены волчьи, рысьи и медвежьи шкуры, на головах торчали то кабаньи клыки, 
то оленьи рога, то косматые уши, и если бы не лес копий и не осмоленные луки да 
полные стрел колчаны за спинами - сзади, особенно в тумане, могло показаться, 
что это целые косяки диких зверей двинулись из лесных дебрей и уходят, гонимые 
жаждой крови или голодом. Было в этом нечто страшное и в то же время такое 
необычайное, словно взору открылось вдруг поразительное зрелище, когда, по 
поверью, срываются и уходят из лесу куда глаза глядят не только дикие звери, но 
даже кусты и камни.
     Увидев эту картину, один из ленкавицких шляхтичей, прибывших с чехом, 
подъехал к нему и сказал:
     - Во имя отца и сына! Ведь мы не с людьми идем, а со стаей настоящих 
волков.
     Хоть Главе самому это было в диковину, однако он ответил как человек 
бывалый, который видал виды и которого ничем не удивишь:
     - Волки только зимой стаями ходят, а кровью крестоносцев можно и весной 
поживиться.
     И в самом деле была уже весна - месяц май! Орешник в лесу покрылся яркой 
зеленью. Из пушистого, мягкого моха, по которому бесшумно ступали воины, 
пробивались белые и голубые ветреницы, молоденькие кустики ягод и зубчатые 
листья папоротника. От деревьев, щедро окропленных обильным дождем, пахло сырой 
корой, а от опавшей хвои и листвы тянуло прелью.
     Солнце всеми цветами радуги переливалось в каплях росы, повисших на 
листьях, и птицы радостно щебетали в вышине.
     Збышко торопил людей, и отряд все быстрей подвигался вперед. Вскоре юноша 
опять вернулся в хвост отряда, где ехали Мацько, чех и мазурские охотники. 
Окрыленный надеждой на удачу, он заметно оживился; лицо его утратило обычное 
грустное выражение, и глаза засверкали былым огнем.
     - Ну! - крикнул он. - Нам теперь не в хвосте плестись, а впереди надо 
скакать.
     И он повел их к голове отряда.
     - Послушайте, - продолжал он, - может, мы врасплох нападем на немцев, но 
если только они спохватятся и успеют построиться, так мы ударим первые, у нас и 
доспехи покрепче, и мечи получше, чем у жмудинов!
     - Так и сделаем! - сказал Мацько.
     Одни всадники покрепче уселись в седлах, словно им сейчас же надо было 
ринуться в бой; другие втянули побольше воздуха в грудь и попробовали, легко ли 
меч ходит в ножнах.
     Збышко еще раз повторил, что, если среди пеших кнехтов окажутся рыцари или 
монахи в белых плащах поверх доспехов, не убивать их, а брать в плен, затем 
снова ускакал к провожатым и через минуту остановил отряд.
     Они вышли на дорогу, которая от пристани, расположенной напротив острова, 
бежала в глубь страны. Это не была настоящая большая дорога, а скорее проселок, 
недавно проложенный в лесу и настолько уезженный, что по нему с трудом, но все 
же могли пройти войска и повозки. По обе стороны высился лес и громоздились 
срубленные при прокладке стволы старых сосен.
     Заросли орешника местами были так густы, что совсем закрывали лесные недра.
 Збышко выбрал место на повороте, чтобы немцы, приближаясь, не могли заметить 
отряд и не успели ни отступить, ни построиться в боевые порядки.
     Он расположил людей по обе стороны дороги и приказал ждать врага.
     Привычные к лесной войне жмудины так ловко притаились за пнями и 
вывороченными бурей корневищами, за кустами орешника и купами молодых елочек, 
точно в землю ушли. Не слышно стало ни человеческих голосов, ни фырканья коней. 
Порою мимо притаившихся людей пробегал то мелкий, то крупный лесной зверь и, 
только наткнувшись на них, фыркал в испуге и шарахался в сторону. По временам 
поднимался ветерок, наполняя лес торжественным, великим шумом, и снова стихал; 
тогда слышно было только, как кукуют кукушки да долбят поблизости дятлы.
     С радостью внимали жмудины всем этим звукам, особенно стуку дятлов, 
которых они почитали предвестниками счастья. А дятлов в лесу было полным-полно, 
и отовсюду долетал их стук, настойчивый, быстрый, напоминавший труд человека. 
Казалось, что не дерево они долбят, а бьют по наковаленкам, что у всякого тут 
своя кузница и все они с раннего утра усердно принялись за работу. А Мацьку и 
мазурам представлялось, что это плотники приколачивают стропила на новом доме, 
- и они вспоминали родную свою сторону.
     Но часы текли, а кроме лесного шума и птичьего гомона ничего не было 
слышно. Туман, одевший землю, успел по