таном и Вильком, но так же тяжело ей оставаться в Спыхове, куда 
рано или поздно мог приехать Збышко с Данусей.
     Глава прекрасно понимал, что творится в сердце девушки, и, не зная, как 
утешить ее, обнял ее ноги, приговаривая:
     - Эх, жизнь положил бы я за вас! Жизнь положил бы!
     - Встань, - сказала она. - А на войну пусть Ануля тебя опояшет или пусть 
подарит тебе что-нибудь на память, давно уже она на тебя заглядывается.
     И Ягенка кликнула Анульку, которая тотчас вышла из соседней комнаты; она 
слушала под дверью, но не входила из робости, хотя горела желанием проститься с 
красивым оруженосцем. Она вышла смущенная, испуганная, с бьющимся сердцем и 
глазами, блестевшими от слез и бессонницы, и, потупясь, стала перед ним, словно 
цветик яблони, не в силах слово вымолвить.
     Глава не только был горячо привязан к Ягенке, он преклонялся перед нею, 
боготворил ее, но не смел даже мечтать о ней, зато часто мечтал он об Анульке; 
горячая кровь текла в его жилах, и он не мог устоять перед очарованием девушки. 
Теперь она еще больше пленила его сердце своей красотой и особенно смущением и 
слезами, за которыми любовь была видна, как золотое дно видно в прозрачной воде 
ручейка.
     - Я еду на войну, - обратился к ней Глава, - может, и голову там сложу. 
Вам не жаль меня?
     - Жаль мне тебя! - тоненьким голоском ответила девушка.
     И залилась слезами, которые всегда были у нее наготове. Чех окончательно 
растрогался и стал целовать ей руки, воздерживаясь в присутствии Ягенки от 
более страстных поцелуев.
     - Опояшь его в дорогу или подари что-нибудь на память, чтобы он сражался 
под твоим знаком, - сказала Ягенка.
     Но Анульке нелегко было это сделать, она была в одежде юного оруженосца. 
Девушка кинулась искать: ни ленты, ни повязки! Все женские уборы еще со времени 
отъезда из Згожелиц лежали нетронутые в коробах, и Анулька оказалась в большом 
затруднении, но Ягенка и тут пришла ей на помощь, посоветовав отдать сеточку, 
которую та носила на голове.
     - Слава богу! Пусть будет сеточка! - воскликнул повеселевший Глава. - 
Приколю ее к шлему, и несчастной будет мать того немца, который посягнет на 
нее!
     Анулька, подняв обе руки, сняла сетку, и светлые пряди волос рассыпались у 
нее по плечам и спине. Увидев, как прелестна она с распущенной косой, Глава 
даже в лице изменился. Он вспыхнул, потом побледнел, взял сеточку, поцеловал ее,
 спрятал за пазуху, еще раз обнял колени Ягенки, затем крепче, чем следовало, 
колени Анульки и со словами:
     "Так пусть и будет!" - вышел из комнаты.
     Хотя чех утомился от дороги и не отдыхал, он так и не лег спать. Ночь 
напролет пил Глава с двумя молодыми шляхтичами из Ленкавицы, которые собирались 
ехать с ним в Жмудь. Однако он не охмелел и, едва забрезжил свет, был уже во 
дворе городка, где ждали оседланные кони.
     В стене над сараем тотчас приотворилось затянутое пузырем окно, и в щелку 
выглянули голубые глазки. Заметив это, чех хотел подойти показать Анульке 
приколотую к шлему сетку и еще раз проститься с девушкой; но ему помешали 
ксендз Калеб и старый Толима, которые вышли дать ему несколько советов на 
дорогу.
     - Поезжай ко двору князя Януша, - сказал ксендз Калеб, - может, там и 
рыцарь Мацько. Во всяком случае, при дворе ты все узнаешь, знакомых у тебя там 
достаточно. Дороги оттуда в Литву тебе тоже знакомы, да и провожатого там легче 
найти, который знает тропы в пуще. Коли хочешь наверняка добраться до пана 
Збышка, так не езди прямо в Жмудь, там прусская застава, а скачи через Литву. 
Помни, что и жмудины могут тебя убить, прежде чем ты крикнешь им, кто ты такой; 
совсем другое дело, ежели ты приедешь к ним из владений князя Витовта. Да 
благословит бог тебя и обоих рыцарей, возвращайтесь в добром здоровье и 
привозите Данусю, а я всякий день после вечерни и до первой звезды, пав ниц, 
буду за вас богу молиться.
     - Спасибо, отче, за благословение, - ответил Глава. - Нелегко вырвать 
жертву живой из дьявольских лап крестоносцев, но все в руках божьих, и лучше 
надеяться, чем предаваться унынию.
     - Это верно, что лучше, потому я и не теряю надежды. Да... надежда живет, 
хоть и зреет в сердце тревога... Хуже всего, что сам Юранд, стоит только 
произнести ее имя, поднимает перст к небу, словно видит ее уже там.
     - Как же он может ее видеть, коли нету очей у него?
     - Бывает, - сказал ксендз не то чеху, не то сам себе, - что земные очи 
погасли, а человек видит то, чего другие не могут увидеть. Бывает так, бывает! 
Но не может этого быть, чтобы бог попустил обидеть такого кроткого агнца. Чем 
провинилась она перед крестоносцами? Ничем! А непорочна была, яко крин сельный, 
и с людьми-то хороша, и певала, будто пташка в поле! Бог любит детей, сожалеет 
он о людских муках... И коли убили Дануську, может, он и воскресит ее, как 
Петровина <Петровин - герой житийного рассказа (ХIII в.) о чудесах святого 
Станислава. Он продал епископу, согласно легенде, свою деревню и вскоре умер. 
Спустя три года понадобилось подтвердить акт продажи, а свидетелей у Станислава 
не было. Тогда, по его молитве, Петровин воскрес и дал нужное свидетельство.>, 
который, восстав из гроба, долгие годы занимался хозяйством... Поезжай с богом, 
и да хранит десница господня всех вас и ее!
     С этими словами ксендз вернулся в часовню служить раннюю обедню, а чех сел 
на коня, еще раз поклонился у притворенного окна - и уехал, потому что уже 
совсем рассвело.

XV

     Князь