йного, с почетом и радушием и 
после первых же приветствий сказал:
     - Вам, Градам из Богданца, завещаны леса, а все прочее, что не отписано 
монастырям и аббатству, оставлено крестнице аббата, некой Ягенке из Згожелиц.
     Мацько на многое не рассчитывал и рад был и лесам. Епископ не заметил, что 
один из оруженосцев старого рыцаря при упоминании об Ягенке из Згожелиц поднял 
к небу голубые, как васильки, глаза, увлажненные слезами, и проговорил:
     - Да вознаградит его бог, но я бы хотела, чтобы он был жив.
     Мацько повернулся к оруженосцу и сердито сказал:
     - Помолчи, а то осрамишься.
     И вдруг оборвал речь, глаза его сверкнули изумлением, лицо посуровело и 
стало совершенно волчьим: совсем недалеко, у двери, в которую в это время 
входила княгиня Александра, Мацько увидел склонившегося в изысканном придворном 
поклоне того самого Куно Лихтенштейна, из-за которого в Кракове едва не погиб 
Збышко.
     Ягенка никогда в жизни не видела Мацька в такой ярости: лицо его 
перекосилось, оскаленные, точно у злой собаки, зубы блеснули из-под усов, в 
мгновение ока он повернул наперед пояс и двинулся к ненавистному крестоносцу.
     Однако на полпути старый рыцарь остановился и провел широкой рукой по 
волосам. Он вовремя вспомнил, что при плоцком дворе Лихтенштейн может быть 
только гостем или, что еще вероятнее, послом, и если он, невзирая ни на что, 
вздумает напасть на крестоносца, то поступит так же, как Збышко на пути из 
Тынца.
     Старый рыцарь был более рассудителен и опытен, чем Збышко, он укротил свой 
гнев и повернул назад пояс. Придав приятное выражение своему лицу, он выждал, 
пока княгиня поздоровается с Лихтенштейном и заговорит с епископом Якубом из 
Курдванова, а затем приблизился к ней и с низким поклоном напомнил о себе, 
заявив, что почитает ее своей благодетельницей за то письмо, которым она его 
когда-то снабдила.
     Княгиня смутно помнила его лицо, но о письме и обо всем деле не забыла. 
Она тоже знала о событиях, происшедших при соседнем мазовецком дворе, слыхала и 
про Юранда, и про похищение его дочери, и про свадьбу Збышка, и про смертельный 
поединок его с Ротгером. Все это было ей ужасно любопытно, как рыцарский роман 
или одна из тех песен, которые в Германии распевали миннезингеры, а в Мазовии 
гудочники. Правда, крестоносцы не были ей так ненавистны, как жене Януша, Анне 
Дануте, особенно потому, что они, стремясь привлечь ее на свою сторону, не 
скупились на почести и лесть и щедро осыпали ее дарами; но в этом случае сердце 
ее было на стороне влюбленных. Она готова была помочь им и очень была рада 
видеть человека, который мог подробно рассказать ей обо всех событиях.
     Мацько заранее решил во что бы то ни стало добиться покровительства и 
поддержки влиятельной княгини и, заметив, с каким увлечением она его слушает, 
охотно рассказал ей о горькой участи Збышка и Дануси и растрогал ее чуть не до 
слез, тем более что и сам сокрушался сердцем о своем племяннике и очень жалел 
его.
     - Отродясь не слыхивала я ничего более трогательного, - проговорила 
наконец княгиня. - И прямо до слез жаль, что он обвенчался уже с этой девушкой, 
что она уж его была, а утех он с нею не изведал. А вы уверены, что не изведал?
     - Всемогущий боже! - воскликнул Мацько. - Если б изведал, а то ведь он, 
как венчался с нею, в постели лежал тяжело больной, вечером дело было, а на 
рассвете ее похитили!
     - И вы думаете, что это крестоносцы? У нас толковали тут про разбойников, 
которые обманули крестоносцев, подсунули им другую девушку.
     Про письмо Юранда тоже шел разговор...
     - Это дело рассудил уже не людской суд, а божий. Говорят, Ротгер был 
великий рыцарь и побеждал самых могучих богатырей, а погиб от руки мальчишки.
     - Нечего сказать, мальчишка, - с улыбкой заметила княгиня, - которому 
лучше поперек дороги не становиться. Обидно все это, что и говорить. И вы 
справедливо жалуетесь, но ведь из четверых крестоносцев троих уж нет в живых, а 
старик, как я слышала, тоже уцелел только чудом.
     - А Дануська?! А Юранд? - возразил Мацько. - Где они? Бог знает, не 
стряслась ли беда и над Збышком, он ведь поехал в Мальборк.
     - Знаю, но крестоносцы не такие уж собаки, как вы думаете. В Мальборке под 
боком у магистра и его брата Ульриха, человека благородного, ничего худого с 
вашим племянником не могло случиться, тем более что у него, наверно, были 
письма от князя Януша. Вот разве только он какого-нибудь рыцаря вызвал на бой и 
погиб от его руки, ведь в Мальборке всегда много прославленных рыцарей, которые 
приезжают туда со всех концов света.
     - Ну, этого-то я не очень боюсь, - сказал старый рыцарь. - Лишь бы они не 
заточили его в подземелье и не убили вероломно, а коли есть у него в руках хоть 
какое-нибудь копьецо, так не очень-то я за него боюсь. Один только раз нашелся 
рыцарь сильнее Збышка и на ристалище повалил его наземь - это князь мазовецкий 
Генрик, тот самый, что был здесь епископом и полюбил прекрасную Рынгаллу. Но 
Збышко был тогда совсем младенцем. А что до вызова, так один только есть 
человек, которого он вызвал бы, я и сам дал обет драться с ним, да только 
человек этот тут.
     С этими словами Мацько показал на Лихтенштейна, который беседовал с 
плоцким воеводой.
     Но княгиня нахмурила брови и сказала сурово и сухо, как всегда говорила, 
когда ею овладевал гнев:
     - Давали вы обет иль не давали, помните, он у нас в г