в путь, ветер уже подсушил дорогу. Правда, часто 
выпадали дожди, но, как всегда весною, они быстро проносились. Это были теплые 
и бурные ливни, пришла уже настоящая весна. На полях сверкали в бороздах 
светлые полоски воды, при каждом дуновении ветра от пашен тянуло прелью. Болота 
покрылись желтоголовниками, в лесах расцвели подснежники, малиновки весело 
звенели в ветвях. Путники ощутили прилив новой бодрости и надежды, ехали они 
хорошо и через шестнадцать дней остановились у ворот Плоцка.
     Однако уже спустилась ночь, городские ворота были заперты, и путникам 
пришлось переночевать у ткача за городской стеной. Девушки легли поздно и после 
трудного и долгого путешествия уснули крепким сном. Как только отворили ворота, 
Мацько, который не знал устали, не стал будить их и сам отправился в город; он 
легко отыскал кафедральный собор и епископский дом, где ему первым делом 
сообщили, что аббат неделю назад умер.
     Умер он неделю назад; но, по тогдашним обычаям, у гроба в течение шести 
дней служили панихиды, так что хоронить аббата должны были только сегодня, а 
после похорон должны были править тризну.
     Разогорченный Мацько не стал даже осматривать город, с которым он, впрочем,
 успел немного познакомиться, когда ездил с письмом от княгини Александры к 
великому магистру, и поспешил за ворота города, к дому ткача.
     "Да, помер, царство ему небесное! - рассуждал по дороге старик. - Тут уж 
ничего не поделаешь; но как же мне быть теперь с девчонками?", И он стал 
раздумывать, оставить ли их у княгини Александры или княгини Анны Дануты или уж 
лучше отвезти в Спыхов. Все думалось ему по дороге, что, если Дануси нет в 
живых, не худо было бы Ягенке быть поближе к Збышку. Он не сомневался, что 
Збышко долго будет тосковать по той, которую любил больше всех, долго будет ее 
оплакивать, но не сомневался и в том, что такая девушка, как Ягенка, под боком 
у парня свое дело сделает.
     Помнил он, что хоть рвалась душа Збышка через леса и боры в Мазовию, но 
при Ягенке его всегда брала истома. По этой причине Мацько, твердо уверенный в 
том, что Дануська погибла, не раз подумывал, что в случае смерти аббата Ягенку 
никуда усылать не следует. Но жаден был старик до земных благ и поэтому не мог 
не думать и о наследстве, оставшемся после аббата. Правда, аббат на них 
разгневался и грозился ничего им не оставить, ну, а вдруг он перед смертью 
раскаялся? Он оставил что-то Ягенке, в этом не было никакого сомнения, он и сам 
не раз говорил об этом в Згожелицах, а через Ягенку наследство, может статься, 
и так не минует Збышка. И все же Мацька так и подмывало остаться в Плоцке, обо 
всем поразведать и заняться всем этим делом; однако он тотчас подавил в себе 
это желание. "Я тут буду об имениях хлопотать, - думал он, - а мой хлопец, 
может, руки протягивает ко мне из тевтонского подземелья, спасения ждет от 
меня". Был, правда, один выход: оставить Ягенку на попечении княгини и епископа 
с просьбой присмотреть, чтобы девушку не обидели, если аббат ей что-нибудь 
оставил.
     Но не очень-то это понравилось Мацьку. "У девчонки и без того богатое 
приданое, - думал он, - а ежели она получит еще наследство после аббата, то, 
как бог свят, подхватит ее какой-нибудь мазур, да и она долго устоять не сможет,
 ведь еще покойный Зых говорил, что и тогда девка была огонь огнем". И 
испугался старый рыцарь, что Збышко может тогда остаться и без Дануси, и без 
Ягенки, а об этом он и думать не хотел.
     "Какая ему от бога назначена, пусть та его и будет, но одна должна ему 
достаться".
     В конце концов он решил прежде всего спасать Збышка, а Ягенку, если уж 
непременно надо будет с нею расстаться, оставить либо в Спыхове, либо у княгини 
Дануты, только не в Плоцке, где двор был гораздо более блестящим и где было 
много красивых рыцарей.
     Погруженный в эти мысли, Мацько быстрым шагом шел к дому ткача, чтобы 
сообщить Ягенке о смерти аббата, а сам в душе давал себе слово сразу ей этого 
не говорить, чтобы от неожиданной и притом печальной вести дыхание не сперло в 
груди у девушки, отчего она впоследствии могла остаться бесплодной. Когда он 
пришел домой, обе девушки уже были одеты, даже принаряжены и веселы, как птички.
 Усевшись на скамейку, Мацько велел ученикам ткача принести миску подогретого 
пива, нахмурил и без того суровое лицо и сказал:
     - Слышь, как в городе звонят? Угадай-ка, почему такой звон, нынче ведь не 
воскресенье, а утреню ты проспала. Хочешь видеть аббата?
     - Конечно, хочу, - ответила Ягенка.
     - Не видать тебе его как своих ушей.
     - Неужто он дальше поехал?
     - Как же, поехал! Разве не слышишь, что звонят?
     - Помер? - вскричала Ягенка.
     - Помолись за упокой души его.
     Ягенка и Анулька тотчас опустились на колени и звонкими, как колокольчики, 
голосами начали читать заупокойную молитву. Слезы текли ручьем по лицу Ягенки, 
она очень любила аббата, который хоть и был горяч, но никому не причинял зла, а 
добро творил обеими руками и ее, свою крестницу, любил, как родную дочь. Мацько 
вспомнил, что аббат и ему со Збышком был сродни, и тоже растрогался и всплакнул,
 а когда от слез им стало легче, взял с собой чеха и обеих девушек и отправился 
в костел на отпевание.
     Похороны были пышные. Погребальное шествие открывал сам епископ Якуб из 
Курдванова, были все священники и монахи плоцких монастырей, звонили во все 
колокола, произносили надгробные слова, которых никто не понимал, кроме 
духовенства, так как произносили их по-латыни, а затем и духовенство, и миряне 
отправились к епископу на богатую тризну.
     Пошел на тризну и Мацько в сопровождении двоих оруженосцев, на что он как 
родственник покойного и знакомый епископа имел неоспоримое право.
     Епископ и принял его, как родственника пок