ка, который, сидя у костра и шевеля угли, казалось, шевелил и страшные 
воспоминания своей молодости. Да! В Ленчице, как и в Серадзе, не пощадили даже 
церквей и священников, и кровь стариков, женщин и детей лилась под ножами 
захватчиков. Крестоносцы, вечно крестоносцы! Все думы Мацька и Ягенки летели к 
Збышку, который находился теперь в волчьей пасти, среди враждебного племени, не 
ведающего ни жалости, ни законов гостеприимства. У Анули сердце замирало при 
мысли, что и им придется, быть может, гонясь за аббатом, заехать туда, где 
живут эти жестокие люди...
     Но старик стал потом рассказывать о битве под Пловцами, положившей конец 
набегу крестоносцев; он участвовал в этой битве с железным чеканом в руках в 
пешем отряде, выставленном крестьянской общиной. В этой битве погиб почти весь 
род Градов, так что Мацько знал о ней досконально, однако и сейчас он будто 
впервые слушал рассказ о страшном разгроме немцев, когда они, словно нива под 
напором ветра, полегли под мечами польского рыцарства, побежденные 
могущественным королем Локотком...
     - Да! Я все помню, - говорил старик. - Набежали они, пожгли города и замки,
 детей и тех резали в колыбелях; но пришла и для них черная година.
     Эх! И жаркая битва была! Только закрою глаза, так и вижу поле...
     Он закрыл глаза и надолго умолк, шевеля только тихонько угли в костре, 
пока наконец Ягенка, не дождавшись продолжения рассказа, спросила в нетерпении:
     - Как же это все было?
     - Как это все было? - переспросил старик. - Помню я поле, будто сейчас его 
вижу: оно поросло кустами, справа тянулось болото да клочок стерни - так, клин 
небольшой. Но после битвы не стало видно ни кустов, ни стерни, ни болота - одно 
только оружие, мечи, секиры, копья да груды отменных доспехов, словно кто ими 
всю святую землю прикрыл... Отродясь не видывал я столько убитых и таких рек 
людской крови...
     Мацько от этих воспоминаний снова воодушевился.
     - Правда! - воскликнул он. - Велик бог милостию! Они тогда обратили в 
пепел наше королевство, как чума прошли по нашей земле. Разрушили не только 
Серадз и Ленчицу, но и много других городов. И что же? Живуч наш народ, и сила 
у него великая. Хоть ты, тевтонский пес, и схватишь его за горло, да задушить 
не сможешь, а он тебе еще зубы выбьет... Поглядите только, как отстроил король 
Казимир и Серадз, и Ленчицу: они еще краше стали, и съезды собираются там 
по-старому, а крестоносцы, как разбили их под Пловцами, так и лежат там да 
гниют. Дай-то, господи, чтоб им всегда такой был конец!
     Старый мужик сперва одобрительно кивнул головой, но потом сказал:
     - Нет, не лежат там и не гниют. После битвы повелел король пешим воинам 
копать рвы, помочь нам пришли и окольные мужики, рыли мы так, что только лопаты 
звенели. Уложили мы потом немцев во рвы и засыпали для порядка, чтоб не пошла 
от них какая зараза; но только они там не остались.
     - Как так не остались? Что же с ними приключилось?
     - Сам я этого не видал, скажу только, что люди потом говорили.
     Разыгралась после битвы неистовая буря, и двенадцать недель бушевала она, 
да все по ночам. Днем солнышко сияет, а ночью ветер так и рвет. Это целые тучи 
чертей кружили в вихре, да все с вилами; подлетит черт, тык вилами в землю, 
подденет крестоносца да в пекло его и тащит. Народ в Пловцах такой шум слыхал, 
будто целые стаи собак выли, никто только понять не мог, немцы ли это выли со 
страху и с горя или черти от радости. И так было до той самой поры, покуда 
ксендзы не освятили ров и покуда земля под новый год не замерзла так, что в нее 
и вилы не всадишь.
     Он умолк, а немного погодя прибавил:
     - Дай-то, господи, пан рыцарь, такой конец им, как вы сказали, и хоть я до 
этого не доживу, да доживут такие парнишки, как эти вот двое, и не увидят они 
того, что видели мои глаза.
     И он стал любоваться то на Ягенку, то на Анульку, дивясь чудным их личикам.

     - Словно маки в хлебах, - сказал он, качая головой, - таких я еще не 
видывал.
     За беседой прошла часть ночи, а там все улеглись спать в будах на мохе, 
мягком, как пух, и покрытом теплыми шкурами. А на другой день, когда 
богатырский сон укрепил их члены и совсем уже рассвело, путники двинулись 
дальше. Правда, дорога вдоль лога была нельзя сказать чтобы легкая, но, впрочем,
 не такая уж и трудная, так что еще до захода солнца путники увидели ленчицкий 
замок. Город был вознесен из пепла, частью отстроен из красного кирпича и даже 
камня. Стены были высокие, защищенные башнями, костелы еще великолепнее, чем в 
Серадзе. У доминиканцев путники легко разузнали про аббата. Он был в Ленчице, 
говорил, что ему лучше, что он надеется выздороветь, и несколько дней назад 
отправился дальше. Мацьку не было теперь надобности непременно догонять аббата, 
он все равно решил везти девушек в Плоцк, куда повез бы их и аббат; но старый 
рыцарь спешил к Збышку и потому очень обеспокоился, узнав о том, что уже после 
отъезда аббата вода в реках так поднялась, что ехать дальше было нельзя. Рыцарю 
со столь значительной свитой, направлявшемуся, по его словам, к князю Земовиту, 
доминиканцы оказали радушный прием и на дорогу снабдили даже оливковой дощечкой,
 на которой была начертана по-латыни молитва архангелу Рафаилу, покровителю 
путешествующих.
     Две недели продолжалось вынужденное пребывание путников в Ленчице; один из 
оруженосцев замкового старосты обнаружил за это время, что у проезжего рыцаря 
оруженосцы - девушки, и тут же без памяти влюбился в Ягенку. Чех хотел тотчас 
вызвать его на бой на утоптанной земле, но все это произошло накануне отъезда, 
и Мацько отсоветовал Главе драться.
     Когда они тронулись