не так рада была тебя утешить!
     И слезы ручьем полились у нее из глаз.

XXXVII

     Через несколько дней Юранд умер. Целую неделю ксендз Калеб служил панихиды 
над его телом, которое совсем не разлагалось, в чем все усматривали чудо божье, 
- и целую неделю в Спыхове было полно гостей.
     Потом воцарилась тишина, как всегда бывает после похорон. Збышко спускался 
в склеп, а иногда, захватив самострел, уходил в лес, но зверей не стрелял, а 
только бродил в задумчивости; наконец как-то вечером он зашел в горницу, где 
сидели девушки с Мацьком и Главой, и неожиданно обратился к ним с такими 
словами:
     - Послушайте, что я вам скажу! Печаль человека не украсит; чем сидеть тут 
да кручиниться, возвращайтесь-ка лучше в Богданец да в Згожелицы!
     Воцарилось молчание, все поняли, что разговор будет важный; только Мацько, 
помолчав, бросил:
     - Оно и для нас, да и для тебя лучше.
     Но Збышко только тряхнул светлыми волосами.
     - Нет! - сказал он. - Бог даст, и я вернусь в Богданец, но теперь не туда 
лежит мне путь.
     - Вот тебе на! - воскликнул Мацько. - Я говорил, что уж конец, а выходит, 
нет! Побойся ты бога, Збышко!
     - Вы ведь знаете, что я дал обет.
     - Так вот что за причина? Нет Дануськи, нет и обета. Смерть ее освободила 
тебя от клятвы.
     - Моя смерть освободила бы, а ее не может. Я рыцарской честью поклялся! Вы 
понимаете? Рыцарской честью!
     Всякий раз слово о рыцарской чести оказывало на Мацька магическое действие.
 Немногим руководствовался он в жизни, кроме заповедей божьих и церковных, но 
зато в этом немногом был непоколебим.
     - Я и не говорю, что тебе надо нарушать клятву, - сказал он.
     - А что же вы говорите?
     - Что ты молод и что впереди у тебя еще много времени. Поезжай теперь с 
нами; отдохнешь, стряхнешь с себя горе да печаль, а потом поедешь, куда хочешь.
     - Тогда я вам все скажу, как на духу, - промолвил Збышко. - Езжу я, как 
видите, всюду, куда надо, говорю вот с вами, ем, пью, как все люди, но, по 
совести, неладное что-то со мною творится, не могу я взять себя в руки. Одна 
тоска да печаль на сердце у меня, одни горькие слезы, сами они льются из глаз!
     - С чужими тебе будет еще тяжелей.
     - Нет! - сказал Збышко. - Видит бог, совсем я зачахну в Богданце.
     Сказал, не могу - значит, не могу. На войну надо мне, в битве я скорее 
забудусь. Чует мое сердце, что как исполню я свой обет и смогу сказать этой 
спасенной душе: "Все сделал я, что тебе обещал", станет мне легче. А так - нет! 
Вы меня в Богданце и на привязи не удержите.
     В горнице после этих слов Збышка стало так тихо, что слышно было, как муха 
пролетит.
     - Чем в Богданце чахнуть, пусть лучше едет, - промолвила наконец Ягенка.
     Мацько заложил руки за голову, как всегда делал в минуту тревоги, и с 
тяжелым вздохом сказал:
     - Эх, господи милостивый!
     - А ты, Збышко, - продолжала Ягенка, - поклянись, что не останешься здесь, 
коли бог тебя сохранит, а к нам воротишься.
     - Отчего же мне не воротиться, я, разумеется, и в Спыхов заеду, но не 
останусь здесь.
     - А коли ты про Дануську думаешь, - понизив голос, продолжала девушка, - 
так мы ее гроб в Кшесню перевезем...
     - Ягуся! - воскликнул растроганный Збышко.
     И в порыве восторга и благодарности упал к ее ногам.

XXXVIII

     Старый рыцарь непременно хотел ехать со Збышком в войско князя Витовта, но 
тот и слышать не хотел об этом. Он настаивал, что поедет один, без людей, без 
повозок, с тремя конными слугами, из которых один повезет припасы, другой 
оружие и одежду, а третий медвежьи шкуры для спанья.
     Напрасно Ягенка и Мацько умоляли его взять с собой хоть Главу, сильного и 
верного оруженосца. Збышко уперся на своем, он говорил, что ему нужно забыть 
горе, которое его точит, а оруженосец своим присутствием будет напоминать ему 
обо всем, что было, что миновало.
     Перед его отъездом держали совет о том, как быть со Спыховом. Мацько 
советовал продать Спыхов. Он говорил, что несчастливая это земля, ничего она 
никому не принесла, кроме горя и мук. Много богатств было в Спыхове, начиная от 
денег и кончая доспехами, конями, одеждой, кожухами, ценными мехами, дорогой 
утварью и стадами, и Мацько в душе лелеял надежду укрепить этими богатствами 
Богданец, который был ему милее всех прочих владений.
     Долго держали совет; но Збышко ни за что не соглашался на продажу.
     - Как же мне продавать кости Юранда? - говорил он. - Ужели так отплачу я 
ему за все милости, которыми он осыпал меня?
     - Мы обещали тебе перевезти прах Дануси, - сказал Мацько, - что ж, можно 
перевезти и прах Юранда.
     - Да, но здесь он лежит с отцами, а в Кшесне без отцов ему будет скучно. 
Возьмете Дануську, останется он вдали от дочки, а возьмете и его, отцы 
останутся одни.
     - Не знаешь ты, что Юранд на небе всякий день видит своих, ведь отец Калеб 
говорит, что он в раю, - возразил старый рыцарь.
     Но ксендз Калеб был на стороне Збышка.
     - Душа в раю, -