- Я ничего не знаю, вельможный князь, - сказал он. - Мы уехали отсюда 
вместе с Юрандом, и по дороге я ему повинился, что мы обвенчались с Дануськой. 
Он стал тогда сокрушаться, что, может, это грех; но, когда я ему сказал, что 
это воля божья, он успокоился - и простил нас. Всю дорогу он говорил, что 
только крестоносцы могли похитить Данусю, а потом я сам не знаю, что с ним 
сталось!.. В Спыхов приехала та самая женщина, которая привозила для меня в 
лесной дом какие-то снадобья, а с нею приехал еще один посланец. Они заперлись 
с Юрандом и вели с ним разговор. О чем они там толковали, я тоже не знаю, но 
только после этого разговора Юранд как с креста снятый стал, собственные слуги 
его не признали. Нам он сказал, что не крестоносцы Данусю похитили, а сам бог 
весть зачем выпустил из подземелья Бергова и всех невольников, а потом уехал 
один, без оруженосца, без слуги... Сказал, будто едет к разбойникам выкупать 
Дануську, а мне велел ждать. Что поделаешь! Я ждал. А тут приходит вдруг весть 
из Щитно, что Юранд перебил немцев и сам сложил голову! О вельможный князь! 
Земля в Спыхове горела у меня под ногами я чуть ума не лишился. Посадил я людей 
своих на конь, чтобы отомстить за смерть Юранда, а ксендз Калеб мне и говорит: 
"Замка тебе не взять, и войны ты не начинай, а поезжай к князю, может, там 
что-нибудь про Дануську и знают". Я вот и приехал и попал как раз тогда, когда 
этот пес про обиды крестоносцев брехал да про то, что Юранд обезумел... Я, 
вельможный князь, потому его перчатку поднял, что уж раньше его вызвал на бой, 
и одно только я знаю, что они отъявленные лжецы, нет у них ни стыда, ни чести, 
ни совести! Вы только подумайте, вельможный князь и вельможная княгиня! Ведь 
это они закололи де Фурси, а всю вину за это злодеяние хотели свалить на моего 
оруженосца. Как вола его зарезали, а к тебе, вельможный князь, пришли требовать 
кары и возмездия. Кто может поклясться, что они и тогда не налгали Юранду, и 
теперь не налгали тебе, вельможный князь?.. Не знаю, не знаю я, где Дануська! 
Но я его вызвал на бой, и, хотя бы мне головой пришлось поплатиться, лучше мне 
умереть, чем жить без моей дорогой, без моей любимой Дануськи, милей которой 
нет для меня никого на свете!
     С этими словами он сорвал в волнении сетку с головы, так что волосы 
рассыпались у него по плечам, и горько разрыдался. Княгиня Анна Данута, сама 
удрученная потерей Дануси, видя его муку, пожалела его, положила ему руки на 
голову и сказала:
     - Да поможет тебе бог, да утешит и благословит тебя!

V

     Князь не стал чинить препятствий Збышку и Ротгеру, да по тогдашним обычаям 
он и не мог воспретить им биться. Он только потребовал, чтобы Ротгер написал 
магистру и Зигфриду де Леве о том, что он первый бросил перчатку мазовецким 
рыцарям и потому выходит на бой с мужем дочери Юранда, который к тому же еще 
раньше послал ему вызов. Крестоносец оправдывался перед великим магистром, он 
объяснял, что выходит на бой без позволения единственно потому, что речь идет о 
чести ордена и о том, чтобы рассеять грязные подозрения, которые могли бы 
покрыть позором орден, и что он, Ротгер, всегда готов смыть этот позор 
собственной кровью. Письмо было тотчас послано на границу с одним из слуг 
рыцаря, откуда его должны были отправить в Мальборк по почте, которую 
крестоносцы изобрели и ввели у себя на много лет раньше других стран.
     Тем временем на замковом дворе утоптали снег и посыпали его золой, чтобы 
ноги противников не вязли в снегу и не скользили по гладкой его поверхности. Во 
всем замке царило необычайное движение. Рыцари и придворные дамы были в таком 
волнении, что в ночь накануне боя никто из них не ложился спать. Толковали о 
том, что конный бой на копьях и даже на мечах часто кончается одними ранами, а 
исход пешего боя, особенно на страшных секирах, всегда бывает смертельным. 
Сердца всех были на стороне Збышка, все любили его и Данусю и с тем большей 
тревогой вспоминали рассказы о славе и ловкости крестоносца. Многие женщины 
провели ночь в часовне, где после исповеди у ксендза Вышонека молился и Збышко. 
Глядя на его юное лицо, они говорили друг дружке: "Совсем еще мальчик!.. Каково 
же ему подставлять свою молодую голову под немецкую секиру?" Тем усерднее 
молились женщины богу о ниспослании ему помощи. Но когда на рассвете Збышко 
поднялся с колен и прошел через часовню к выходу, чтобы в одном из замковых 
покоев надеть доспехи, женщины приободрились; голова и лицо были у Збышка и 
впрямь юношеские, но сам он был такой рослый и сильный, что показался им удалым 
молодцом, который справится даже с самым могучим богатырем.
     Поединок должен был состояться во дворе замка, вокруг которого шла галерея.

     Когда встал уже день, князь и княгиня вышли с детьми и сели посредине 
между колоннами, откуда лучше всего был виден весь двор. Рядом с ними заняли 
места самые знатные придворные вельможи, благородные дамы и рыцари.
     Толпа заполнила все уголки галереи; слуги устроились за снежным валом, 
примостились на балконах и даже на крыше. "Дай бог, чтобы наш не дался немцу!" 
- говорил простой народ.
     День был холодный, сырой, но ясный; в воздухе носились целые стаи галок, 
гнездившихся под крышей и на башнях; испуганные необычайным движением, они 
кружили над замком, громко хлопая крыльями. Несмотря на холод, людей бросало в 
пот от волнения, а когда затрубила первая труба, возвестив выход противников, 
сердца у всех молотом забились в груди.
     Противники вышли на ристалище с противоположных сторон и остановились на 
краях его. Все затаили дыхание, все подумали о том, что скоро-скоро две души 
улетят к подножию престола господня и два трупа останутся на снегу, - и при 
этой мысли краска сошла с лица у женщин,