на и 
разлился между кострами по всей опушке. Наконец скрипнула и отворилась главная 
дверь, взору открылась внутренность ярко освещенных сеней - и на крыльцо вышел 
человек; Збышко с первого же взгляда признал в нем одного из песенников, 
которого в свое время видел в Кракове среди придворных княгини. Не ожидая ни 
Мацька из Туробоев, ни де Лорша, Збышко опрометью бросился к дому, так что 
изумленный лотарингский рыцарь спросил:
     - Что случилось с этим молодым рыцарем?
     - Ничего не случилось, - ответил Мацько из Туробоев, - он любит одну 
придворную княгини, и ему хочется поскорее увидеть ее.
     - Ах! - воскликнул де Лорш, прижимая к сердцу руки.
     И, подняв глаза к небу, он стал вздыхать так жалобно, что Мацько пожал 
плечами и сказал про себя:
     "Неужто он так вздыхает по своей старушонке? Должно быть, и впрямь не в 
своем уме!"
     Тем не менее он проводил его к дому, и они вошли в обширные сени, 
украшенные рогами туров, зубров, лосей и оленей и освещенные отблеском пылавших 
в камине сухих поленьев. Посредине стоял накрытый ковровой скатертью стол с 
мисками, приготовленными для завтрака. В сенях было лишь несколько придворных, 
с которыми разговаривал Збышко. Мацько из Туробоев познакомил их с господином 
де Лоршем, придворные не говорили по-немецки, и ему пришлось остаться с 
лотарингским рыцарем. Поминутно являлись все новые и новые придворные, большей 
частью бравые молодцы, не очень изысканные, но рослые, плечистые, белокурые, 
одетые уже в охотничье платье. Те из них, которые были знакомы со Збышком и 
знали об его краковских приключениях, здоровались с ним как со старым другом, и 
было видно, что он пользуется у них уважением. Некоторые глядели на него с тем 
удивлением, с каким обычно глядят на человека, над которым была занесена секира 
палача. Кругом раздавались возгласы: "Наконец-то! И княгиня здесь, и Дануся, 
сейчас ты, бедняга, увидишь ее и на охоту с нами поедешь". Но тут вошли два 
гостя-крестоносцы, брат Гуго фон Данфельд, комтур из Ортельсбурга, или из Щитно,
 родственник которого был в свое время маршалом, и Зигфрид де Леве, тоже из 
заслуженной в ордене фамилии, правитель Янсборка. Первый был еще довольно молод,
 но тучен, с хитрым лицом пьяницы и толстыми влажными губами, другой - высокого 
роста, со строгими и благородными чертами лица.
     Збышку показалось, что Данфельда он как-то видел у князя Витовта и что 
епископ плоцкий Генрик выбил его на ристалище из седла, однако юноша тотчас 
позабыл об этом, так как в эту минуту в сени вышел князь Януш, к которому 
обратились с поклоном и крестоносцы, и придворные. Де Лорш, комтуры и Збышко 
приблизились к князю, который любезно приветствовал их, сохраняя, однако, 
выражение важности на безусом крестьянском лице, обрамленном волосами, ровно 
подстриженными на лбу и с обеих сторон ниспадавшими на плечи. Тотчас за окнами 
затрубили трубы, возвещая, что князь садится за стол: они протрубили раз, 
другой, третий, и тогда распахнулись справа высокие двери и в них показалась 
княгиня Анна, а с нею чудно прекрасная девочка с лютней, висевшей через плечо.
     Увидев их, Збышко выступил вперед и, сложив руки, как для молитвы, 
опустился на колени, всей своей позой выражая почтительность и преклонение.
     Шум пробежал при этом по залу, так как всех Мазуров удивило, а некоторых 
даже задело поведение Збышка. "Ишь, - говорили старики, - верно, у заморских 
рыцарей, а нет, так вовсе у язычников этому научился; даже немцы не знают 
такого обычая". Молодые же думали: "Нет ничего удивительного, ведь он обязан ей 
жизнью". А княгиня и Дануся не сразу признали Збышка, так как он стоял 
коленопреклоненный спиной к огню и лицо его было в тени. Княгиня в первую 
минуту подумала, что это кто-нибудь из придворных провинился перед князем и 
просит ее о заступничестве; но Дануся, у которой зрение было острее, шагнула 
вперед и, склонив свою светлую головку, крикнула вдруг тонким, пронзительным 
голосом:
     - Збышко!
     И, не думая о том, что на нее смотрит весь двор и иноземные гости, она, 
как серна, кинулась к молодому рыцарю, обвила руками его шею и, прильнув к 
своему возлюбленному, стала целовать ему глаза, губы, щеки; вне себя от радости,
 она при этом так пищала, что мазуры в конце концов разразились оглушительным 
хохотом, а княгиня схватила ее за ворот и потянула к себе.
     Окинув глазами присутствующих и страшно смутившись, Дануся тогда с такой 
же быстротой юркнула за спину княгини и по самую макушку зарылась в складки ее 
юбки.
     Збышко упал к ногам княгини, та подняла его, поздоровалась и стала 
расспрашивать про Мацька: умер он или жив, а коли жив, так почему не приехал в 
Мазовию? Збышко не очень внятно отвечал на ее вопросы, он перегибался то в одну,
 то в другую сторону, стараясь увидеть Дануську, которая то выглядывала из-за 
юбки своей госпожи, то снова пряталась в складках. Мазуры со смеху помирали, 
глядя на эту картину, смеялся и князь, пока наконец не внесли горячие блюда и 
обрадованная княгиня не обратилась к Збышку со следующими словами:
     - Ну, служи нам теперь, милый слуга, и дай бог тебе служить не только за 
столом, но и всегда.
     А затем она обернулась к Данусе:
     - А ты, несносная муха, сейчас же вылезай, а то совсем оборвешь мне юбку.
     И Дануся вылезла, пылающая, смущенная, то и дело поднимая на Збышка 
испуганные, стыдливые и в то же время любопытные глазки; она была так хороша, 
что сердце растаяло не только у Збышка, но и у прочих мужчин: комтур 
крестоносцев из Щитно прижал пальцы к своим толстым