ьете в 
бою.
     - Оставь меня в покое, не то рассержусь. Не стану я покупать твой товар, 
покуда не уверюсь, что он хорош.
     - Вы вот говорили, что едете к мазовецкому двору князя Януша.
     Спросите там, сколько у меня взяли святынь и сама княгиня, и рыцари, и 
панны на тех свадьбах, на которых я гулял.
     - На каких таких свадьбах? - спросил Збышко.
     - Да как всегда перед рождественским постом. Рыцари играли свадьбы один за 
другим, потому что люди болтают, будто быть войне между польским королем и 
прусскими рыцарями из-за добжинской земли... Ну, тут уж всяк себе скажет: "Бог 
его знает, останусь ли я в живых", и всякому припадет охота прежде с бабой в 
счастье пожить.
     Збышка живо заинтересовал слух о войне, но еще больше разговор о свадьбах.
     - Кто же из девушек вышел замуж? - спросил он.
     - Да все придворные княгини. Не знаю, осталась ли хоть одна у нее, сам 
слыхал, как княгиня говорила, что придется новых искать.
     Збышко на минуту примолк, а потом спросил изменившимся голосом:
     - А панна Данута, дочь Юранда, имя которой стоит на доске, тоже вышла 
замуж?
     Сандерус помедлил с ответом, потому что и сам ничего толком не знал, да и 
подумал, что получит преимущество над рыцарем и сможет лучше использовать его в 
своих целях, если будет томить его неизвестностью. Он уже решил, что надо 
держаться этого рыцаря, у которого много с собой и людей, и всякого добра. 
Сандерус разбирался в людях и знал толк в вещах.
     Збышко был так молод, что легко можно было предположить, что он будет щедр 
и неосмотрителен и станет сорить деньгами. Сандерус успел уже разглядеть и 
дорогие миланские доспехи, и рослых боевых коней, которые не могли принадлежать 
простому рыцарю, и сказал себе, что с таким панским дитятею будет обеспечен и 
радушный прием в шляхетских усадьбах, и много случаев выгодно сбыть 
индульгенции, и безопасность в пути, и, наконец, обильные пища и питье, что для 
него было всего важнее.
     Услышав вопрос Збышка, он наморщил лоб, поднял вверх глаза, как будто 
напрягая память, и переспросил:
     - Панна Данута, дочь Юранда?.. А откуда она?
     - Из Спыхова.
     - Видать-то я их всех видал, но как которую звали, что-то не припомню.
     - Она совсем еще молоденькая, на лютне играет, княгиню песнями веселит.
     - Ах, молоденькая... на лютне играет... Что ж, выходили замуж и 
молоденькие... Не черна ли она, как агат?
     Збышко вздохнул с облегчением.
     - Нет, это не та! Та как снег бела, только на щеках румянец играет, и 
белокура.
     - Одна черная, как агат, - прервал его Сандерус, - при княгине осталась, а 
прочие почти все повыходили замуж.
     - Но ведь ты же говоришь: "почти все", значит, не все до единой.
     Христом богом молю тебя, коли хочешь получить подарок, вспомни хорошенько.
     - Денька через три-четыре я бы, может, и припомнил, а всего милее был бы 
мне конь, который возил бы мои священные товары.
     - Скажи правду - и получишь коня.
     Тут вмешался чех, который, улыбаясь в усы, слушал весь этот разговор:
     - Правду мы при мазовецком дворе узнаем.
     Сандерус с минуту поглядел на него, а затем сказал:
     - Ты что, думаешь, я боюсь мазовецкого двора?
     - Я ничего не говорю, может, ты его и не боишься, но только ни сейчас, ни 
через три дня никуда ты с конем не уедешь, а коль окажется, что солгал, так и 
на своих двоих никуда не ускачешь, потому его милость велит переломать тебе их.
     - Это уж как пить дать! - подтвердил Збышко.
     Услыхав такой посул, Сандерус подумал, что лучше быть поосторожней, и 
ответил:
     - Да когда бы я хотел солгать, так бы сразу и сказал, вышла, мол, либо нет,
 не вышла, а я ведь сказал, что не помню. Будь у тебя свой ум, ты бы тотчас 
постиг мою добродетель.
     - Мой ум твоей добродетели не брат, потому она у тебя, может, псу сестра.
     - Не брешет моя добродетель, как твой ум, а кто брешет при жизни, тот 
может завыть после смерти.
     - Это верно! Не выть будет после смерти твоя добродетель, а зубами 
скрежетать, разве только при жизни потеряет их на службе у дьявола.
     И они завели перебранку, потому что чех был остер на язык: немец ему слово,
 а он ему - два. Однако Збышко велел готовиться к отъезду, и вскоре они 
тронулись в путь, расспросив предварительно у бывалых людей, как проехать на 
Ленчицу. За Серадзом потянулись дремучие леса, которые раскинулись на большей 
части этого края. Но по этим лесам пролегала большая дорога, местами даже 
окопанная рвами, а местами в низинах вымощенная кругляком - след хозяйствования 
короля Казимира. Правда, после его смерти, во время смуты, поднятой Наленчами и 
Гжималитами, дороги были запущены, но когда при Ядвиге в королевстве воцарился 
мир, в руках усердного народа снова застучали заступы на болотах и топоры в 
лесах, и к концу жизни королевы купец мог уже провезти от замка к замку на 
подводах свои товары, не боясь обломиться в выбоине или увязнуть в трясине. 
Только дикий зверь да разбойники были страшны в пути; но для защиты от дикого 
зверя ночью жгли плошки, а днем оборонялись от него самострелами, разбойников 
же и бродяг здесь было меньше, чем в соседних краях. Ну, а уж если кто ехал с 
людьми да при оружии, тому и вовсе нечего было бояться.
     Збышко тоже не боялся ни разбойников, ни вооруженных рыцарей и даже не 
вспоминал о них, потому что весь был во власти страшной тревоги и все думы его 
летели к мазовецкому двору. Он не знал, застанет ли свою Дануську придворной 
княгини или женой к