хочу я вас обижать, вы мои родичи, 
потому и придумал я, как сделать, чтобы все мое наследство досталось и Ягенке, 
и вам, - поняли?
     - Дай-то бог, чтоб так оно было! - ответил Мацько. - Господи Иисусе, да я 
бы пешком пошел в Краков ко гробу королевы и на Лысую гору поклониться древу 
животворящего креста господня.
     Аббат обрадовался, услышав, с каким жаром говорит Мацько, и сказал с 
улыбкой:
     - Девушка имеет право женихов разбирать - и собой хороша, и приданое 
богатое, да и рода знатного! Что ей Чтан или Вильк, для нее и воеводич не 
велика честь. Но ежели бы, к примеру, я кого-нибудь ей посватал, она б за того 
пошла, любит она меня и знает, что худого я ей не присоветую.
     - Хорошо тому будет, кого вы ей посватаете, - сказал Мацько.
     Но аббат обратился к Збышку:
     - А ты что скажешь?
     - А что дядя думает, то и я...
     Лицо аббата еще больше посветлело, он хлопнул Збышка по спине так, что эхо 
отдалось в боковуше, и сказал:
     - Чего это ты около костела не допустил к Ягенке ни Чтана, ни Вилька, а?..
     - Чтоб они не думали, будто я их боюсь, да и вы чтоб этого не подумали.
     - Да ведь ты и святую воду ей подавал.
     - Подавал.
     Аббат опять хлопнул его по спине.
     - Так ты... так ты женись на ней!
     - Женись! - воскликнул и Мацько.
     Збышко заправил волосы под сетку и спокойно возразил:
     - Как же мне на ней жениться, коли я в Тынце перед алтарем дал обет 
Данусе?
     - Ты ей павлиньи чубы обещал, ну и ищи их, а на Ягенке сейчас же женись!
     - Нет, - возразил Збышко, - когда Дануся покрывало набросила на меня, я 
обещал жениться на ней.
     Лицо аббата стало наливаться кровью, уши побагровели, глаза, казалось, 
вот-вот выйдут из орбит; он шагнул к Збышку и сказал глухим от гнева голосом:
     - Обеты твои - плевел, а я ветер - понял! Вот!
     И он с такой силой дунул на Збышка, что у того сетка слетела с головы и 
волосы в беспорядке рассыпались по плечам. Збышко нахмурился и, глядя аббату 
прямо в глаза, произнес:
     - Обеты мои - это честь моя, а ее я сам блюду!
     Услыхав эти слова, не привыкший к противоречию аббат совсем задохнулся, 
даже язык на какое-то время у него отнялся.
     Воцарилось зловещее молчание.
     - Збышко! - прервал наконец Мацько молчание. - Опомнись! Что с тобой?
     Подняв руку и показывая на юношу, аббат крикнул:
     - Что с ним? Знаю я, что с ним: это душа у него не рыцарская и не 
шляхетская, а заячья. Он Чтана и Вилька боится, вот что с ним!
     А Збышко, который ни на минуту не потерял самообладания, небрежно пожал 
плечами и возразил:
     - Эва! Да я им головы разбил в Кшесне.
     - Побойся ты бога! - воскликнул Мацько.
     Аббат глаза вытаращил на Збышка. Гнев боролся в нем с изумлением, однако 
одаренный от природы быстрым умом старик тотчас сообразил, что эту драку с 
Вильком и Чтаном он может использовать для своих замыслов.
     Поостыв, он прикрикнул на Збышка:
     - Что же ты не сказал об этом?
     - Мне было стыдно. Я думал, они, как подобает рыцарям, вызовут меня на 
поединок и мы будем драться конные или пешие; но они не рыцари, а разбойники. 
Вильк первый отодрал от стола доску, Чтан отодрал другую - и ко мне! Что мне 
было делать? Схватил я лавку, да как... ну, вы сами понимаете!..
     - Живы ли они? - спросил Мацько.
     - Живы, только лежали без памяти, но еще при мне очнулись.
     Аббат слушал, потирая лоб, и вдруг как вскочит с сундука, на который 
присел было, чтобы обмозговать все хорошенько.
     - Погоди!.. - воскликнул он. - Вот что я теперь скажу тебе!
     - Что же вы мне скажете? - спросил Збышко.
     - А вот что: коли ты за Ягенку дрался и парням из-за нее головы проломил, 
так ты и впрямь не кто иной, как ее рыцарь, и должен на ней жениться.
     Тут он подбоченился и с победоносным видом уставился на Збышка; однако тот 
улыбнулся только и сказал:
     - Эх, знал я отлично, зачем вы хотите натравить меня на них, да только 
ошиблись вы.
     - Как так ошибся?.. Говори!
     - Да ведь я велел им подтвердить, что Дануська самая прекрасная и самая 
добродетельная девица на свете, и не я, а они за Ягенку вступились, вот из-за 
этого-то мы и подрались.
     Аббат на минуту просто окаменел, так что только по движению глаз можно 
было догадаться, что он еще жив. Вдруг он круто повернулся, вышиб ногой дверь 
боковуши, выбежал в горницу, выхватил у пилигрима из рук кривой его посох и, 
рыча, как раненый тур, принялся лупить своих песенников.
     - По коням, скоморохи! По коням, собачьи дети! Ноги моей в этом доме не 
будет! По коням, кто в бога верует! По коням!
     И, вышибив другую дверь, выбежал во двор; за ним последовали изумленные 
странствующие причетники. Двинувшись толпою к конюшне, они мигом оседлали коней.
 Тщетно Мацько бегал за аббатом, тщетно просил и молил его, клялся, что ни в 
чем не повинен, - все было напрасно! Аббат ругался на чем свет стоит, проклинал 
и дом, и поля, и людей, а когда ему подвели коня, вскочил на него без стремян и 
помчался во