он, молод ли, сложить голову в бою 
- это славная смерть. И не в диковинку война моему хлопцу; хоть и юн он годами, 
а не раз уж довелось ему биться и конному и пешему, и на копьях и на секирах, и 
на длинных и на коротких мечах, и со щитом и без щита.
     Новый это обычай, чтобы рыцарь давал обет девушке, которая пришлась ему по 
сердцу; но я не стану корить Збышка за то, что он посулил своей госпоже 
павлиньи чупруны. Лупил он уже немцев, пусть еще их взлупит, а что проломит при 
том несколько голов, так это только послужит к вящей его славе.
     - Да, я вижу, что он не робкого десятка, - сказала княгиня.
     Потом она обратилась к Данусе:
     - Садись-ка на мое место, ты сегодня у нас первая особа, только не смейся, 
нехорошо.
     Дануся села на место княгини; она хотела казаться серьезной, но голубые 
глазки ее смеялись коленопреклоненному Збышку, и она не могла удержаться, чтобы 
от радости не болтать ножками.
     - Дай ему перчатки, - сказала княгиня.
     Дануся достала перчатки и подала их Збышку, который весьма почтительно 
принял их из ее рук и, прижав к устам, сказал:
     - Я приколю их к шлему, и горе тому, кто осмелится посягнуть на них!
     С этими словами он поцеловал Данусе руки и ноги и поднялся с колен.
     Но тут его оставила прежняя серьезность, сердце юноши преисполнилось 
великой радостью от того, что отныне весь двор будет почитать его зрелым мужем, 
потрясая перчатками Дануси, он весело и вместе с тем запальчиво воскликнул:
     - Эй, сюда, псы с павлиньими чупрунами! Эй, сюда!
     В это мгновение в корчму вошел тот самый монах, который приходил уже 
раньше, а с ним двое другие, постарше. Монастырские служки несли за ними ивовые 
корзины, наполненные баклагами с вином и собранными на скорую руку лакомствами. 
Вновь пришедшие монахи, приветствуя княгиню, снова стали упрекать ее за то, что 
она не заехала в монастырь, а она снова стала объяснять им, что, выспавшись за 
день, путешествует со свитой ночью по холодку, поэтому в отдыхе не нуждается и, 
не желая будить ни достославного аббата, ни святых монахов, решила остановиться 
в корчме, чтобы немного размяться.
     Обменявшись множеством учтивостей, порешили наконец на том, что после 
утрени и ранней обедни княгиня со свитой позавтракает и отдохнет в монастыре. 
Гостеприимные монахи пригласили вместе с мазурами краковских шляхтичей и Мацька 
из Богданца, который и без того намерен был отправиться в аббатство, чтобы 
оставить там на хранение военную добычу и дары щедрого Витовта, предназначенные 
для выкупа Богданца. Но молодой Збышко не слышал приглашения - он бросился к 
своим повозкам, стоявшим под охраной слуг, чтобы переодеться и предстать перед 
княгиней и Данусей в более приличном наряде. Сняв с повозки короба, он велел 
отнести их в людскую и стал там переодеваться. Торопливо причесав волосы, он 
убрал их под шелковую сетку, шитую янтарем, а спереди настоящим жемчугом. Затем 
он надел белый шелковый полукафтан, расшитый золотыми грифами, с нарядной 
оторочкой понизу; поверх кафтана подпоясался двойным золоченым поясом, на 
котором висел короткий меч с насечкой из серебра и слоновой кости. Все на нем 
было новое, все сверкало и не носило никаких следов крови, хотя было захвачено 
в поединке у молодого фризского рыцаря <То есть рыцаря из Фрисландии 
(историческая область у берегов Северного моря, ныне провинция Нидерландов).>, 
служившего у крестоносцев. Затем Збышко надел красивые штаны с одной штаниной в 
продольные зеленые и красные полосы, другой - в фиолетовые и желтые, а вверху - 
в пеструю шахматную клетку. Надев после этого красные башмаки с длинными 
носками, красивый и нарядный, он направился в общую комнату.
     Когда он остановился в дверях, все просто ахнули. Увидев, какой красавец 
рыцарь дал обет служить ее Данусе, княгиня еще больше обрадовалась. Дануся в 
первое мгновение кинулась к Збышку, как серна. Но она не успела добежать до 
него; красота ли юноши, изумленные ли возгласы придворных остановили ее, только 
за какой-нибудь шаг от него она замерла, потупив вдруг глазки, и, вся вспыхнув, 
сжала в смущении ручки и стала перебирать пальчиками.
     За ней подошли к Збышку другие: сама княгиня, придворные, песенники, 
монахи; все хотели получше рассмотреть юного рыцаря. Мазовецкие панны глаз с 
него не сводили, и каждая из них жалела теперь о том, что не она стала его 
избранницей, старшие дивились пышности его наряда, так что Збышко очутился в 
кругу любопытных; стоя посредине, он с самодовольной улыбкой чуть-чуть 
повертывался на месте, чтобы все получше могли его рассмотреть.
     - Кто это такой? - спросил один из монахов.
     - Рыцарь, племянник вот этого шляхтича, - ответила княгиня, показывая на 
Мацька, - он только что дал обет служить Данусе.
     Монахи этому тоже не удивились, так как подобные обеты ни к чему не 
обязывали. Рыцари часто давали обет замужним женщинам, а у родовитой знати, 
знакомой с западным обычаем, почти не было дамы, которая не имела бы своего 
рыцаря. Если рыцарь давал обет девушке, то он вовсе не становился ее женихом: 
напротив, она чаще всего выходила замуж за другого, он же, если отличался 
постоянством, оставался верен ей, но женился тоже на другой.
     Несколько больше удивил монахов возраст Дануси, да и то не очень, так как 
в те времена шестнадцатилетние отроки становились уже каштелянами.
     Самой великой королеве Ядвиге в ту пору, когда она прибыла из Венгрии, 
едва минуло пятнадцать лет, а тринадцатилетние девочки выходили тогда замуж. 
Впрочем, в эту минуту взоры были обращены не столько на Данусю, сколько на 
Збышка, и все слушали Мацька, который, гордясь