Збышко уже немного оправился и, подняв на Юранда любопытные глаза, увидел 
богатыря с рыжеватыми волосами и такими же рыжеватыми усами, с рябинами от оспы 
на лице и одним глазом стального цвета. Юноше казалось, что этот глаз хочет 
пронзить его насквозь, и он снова смутился и, не зная, что сказать, спросил, 
лишь бы только прервать тягостное молчание:
     - Так вы Юранд из Спыхова, отец Дануси?
     Но тот только указал Збышку на скамью рядом с дубовым креслом, на которое 
уселся он сам, и, не ответив ни слова, по-прежнему пристально смотрел на юношу.
     Збышко потерял наконец терпение.
     - Знаете, - сказал он, - неловко мне сидеть вот так, как на суде.
     Только тогда Юранд спросил:
     - Так это ты хотел сразить Лихтенштейна?
     - Я! - ответил Збышко.
     Удивительным светом зажегся при этом единственный глаз пана из Спыхова, и 
грозное лицо рыцаря немного прояснилось. Через минуту он бросил взгляд на 
Данусю и снова спросил:
     - И все это ради нее?
     - А ради кого же еще? Дядя, верно, вам рассказал, что я дал ей обет 
сорвать у немцев павлиньи чубы. Только не три сорву я чуба, а по меньшей мере 
столько, сколько пальцев на обеих руках. И вам я помогу отомстить немцам - все 
ведь это месть за мать Дануси.
     - Горе им! - воскликнул Юранд.
     И снова воцарилось молчание. Однако Збышко сообразил, что, выказывая свою 
ненависть к немцам, он привлечет к себе сердце Юранда.
     - Но прощу я им ни за что, - сказал он, - хоть из-за них мне уже чуть 
голову не отрубили.
     Тут он повернулся к Данусе и прибавил:
     - Она вот спасла меня.
     - Знаю, - сказал Юранд.
     - А вам это, может, не по сердцу?
     - Коли дал ты обет, так служи ей - таков рыцарский обычай.
     Збышко заколебался, но через минуту заговорил с видимым беспокойством:
     - Видите ли... она мне на голову покрывало накинула... Все рыцари слышали, 
и францисканец, который был при мне с крестом, слышал, как она сказала: "Он 
мой!" И, видит бог, ничьим я больше не буду до самой смерти.
     При этих словах он снова преклонил колено и, желая показать, что знает 
рыцарские обычаи, весьма почтительно поцеловал оба башмачка Дануси, сидевшей на 
подлокотнике кресла, а затем повернулся к Юранду и сказал:
     - Видали ль вы другую такую... а?
     А Юранд схватился вдруг за голову своими страшными руками, пролившими 
столько крови, и, закрыв глаза, глухо ответил:
     - Видал, только немцы убили ее у меня.
     - Так вот послушайте, - с жаром сказал Збышко, - одна у нас обида и месть 
одна. Да и наших из Богданца сколько эти псы перестреляли, когда кони их увязли 
в трясине. Никого лучше меня вы для вашего дела не сыщете... Не в диковину мне 
все это! Спросите у дяди. На копьях ли, на секирах ли, на длинных или на 
коротких мечах - мне все едино! Рассказывал ли вам дядя про фризов? Как баранов,
 буду резать немцев; что ж до девушки, то на коленях клянусь вам, что за нее с 
самим сатаной выйду на бой и не променяю ее ни на землю, ни на стада, ни на 
какое оружие, и если мне даже замок со стеклянными окнами будут давать без нее, 
то и замок покину и пойду за нею на край света.
     Некоторое время Юранд сидел, опустив голову на руки, а затем, словно 
очнувшись ото сна, сказал с сожаленьем и грустью:
     - Полюбился ты мне, хлопец, но не отдам я ее за тебя, потому что не тебе, 
бедняга, она судьбою назначена.
     Збышко просто дар речи потерял при этих словах и воззрился на Юранда 
широко раскрытыми глазами, не в силах слово вымолвить.
     Однако на помощь ему пришла Дануся. Уж очень мил ей был Збышко, и так 
приятно было, что ее принимают не за "коротышку", а за "невесту". Ей 
понравились и обручение, и лакомства, которые ей каждый день приносил ее рыцарь,
 поэтому, поняв сейчас, что все это хотят у нее отнять, она мигом соскользнула 
с подлокотника и, спрятав голову на коленях у отца, закричала:
     - Батюшка! Батюшка! Я буду плакать!
     Юранд любил ее, видно, больше всего на свете: с нежностью положил он руку 
на голову дочери. На лице его не отразилось ни досады, ни гнева, одна только 
печаль.
     Збышко тем временем оправился и сказал:
     - Как же так? Значит, вы хотите воспротивиться воле божьей?
     - Коли будет на то воля божья, - ответил ему Юранд, Дануся будет твоею, но 
я на это не могу дать своего согласия. И рад бы дать, да не могу.
     С этими словами Юранд поднял Данусю и, взяв ее на руки, направился было к 
двери, но, когда Збышко хотел преградить ему дорогу, он задержался на минуту и 
сказал:
     - Я не буду на тебя в обиде за рыцарскую службу, но больше ни о чем меня 
не выпытывай, я ничего не могу тебе сказать.
     И вышел вон.

IX

     Однако на другой день Юранд не сторонился Збышка и не мешал ему оказывать 
Данусе в пути всякие услуги, которые тот как рыцарь должен был ей оказывать. 
Как ни огорчен был Збышко, он все же заметил, что угрюмый пан из Спыхова 
поглядывает на него с благосклонностью и даже как будто сожалеет о том, что 
вынужден был дать ему столь жестокий ответ. По дороге молодой шляхтич не раз 
пытался приблизиться к Юранду и завязать с ним разговор. После вы