ь не 
шепотом:
     - Ты, верно, слышал про князя Витовта, про то, как наш король заключил его 
когда-то в Креве в темницу, а он вышел оттуда в женском платье? Ни одна женщина 
тут за тебя не останется, а ты возьми вот мой кафтан, возьми шапку да и уходи - 
понял? А вдруг и впрямь не заметят. Ведь за дверью темно. В глаза тебе светить 
не станут. Вчера вон, как я выходил, никто на меня и не глянул. Молчи и слушай: 
найдут меня завтра - ну и что же? Отрубят мне голову? То-то потешатся, мне ведь 
через две-три недели все равно помирать. А ты, как выйдешь отсюда, садись на 
коня и скачи прямо к князю Витовту. Напомни ему о себе, поклонись, он и примет 
тебя, и будет тебе у него как у Христа за пазухой. Болтает тут народ, будто 
татары истребили княжее войско. Кто его знает, может, так оно и есть, потому 
покойная королева это предсказывала. Коли верно это, так князю и вовсе нужны 
будут рыцари, и он тебя с радостью встретит. Ты же держись его, потому нет на 
свете лучше службы, как у него. Другой король проиграет войну, и тут ему конец, 
а князь Витовт так изворотлив, что проиграет войну и становится еще 
могущественней. И щедр он, да и наших очень любит.
     Расскажи ему все, как было. Скажи, что хотел идти с ним на татар, да не 
мог, в темнице сидел. Бог даст, одарит он тебя землей, мужиками, и в рыцари 
посвятит, и перед королем за тебя заступится. Хороший он покровитель - вот 
увидишь! Ну, так как же?
     Збышко слушал в молчании. А Мацько, словно вдохновившись собственными 
словами, продолжал:
     - Не погибать тебе, молодому, а в Богданец надо вернуться. А воротишься, 
сразу женись, чтобы род наш не вымер. И только тогда, когда детей народишь, 
можешь вызвать Лихтенштейна на смертный бой, а до этого ни на ком не ищи мести, 
а то подстрелят тебя где-нибудь в Пруссии, как меня подстрелили, и тогда уж 
ничем не поможешь. Бери же кафтан, бери шапку - и с богом.
     С этими словами Мацько встал и начал было раздеваться, но Збышко тоже 
поднялся, остановил его и сказал:
     - Не сделаю я этого - истинный бог, не сделаю.
     - Это почему же? - спросил в удивлении Мацько.
     - Да вот так, не сделаю, и конец.
     Мацько даже побледнел от волнения и гнева.
     - Лучше б тебе на свет не родиться.
     - Вы уж говорили каштеляну, - сказал Збышко, - что отдадите свою голову за 
мою.
     - Откуда ты это знаешь?
     - Мне сказал пан из Тачева.
     - Ну и что из этого?
     - Что из этого? А то, что вам каштелян сказал: позор пал бы тогда на меня 
и на весь наш род. А разве не зазорней было бы, когда б я бежал отсюда, а вас 
оставил здесь на расправу?
     - На какую расправу? Что они мне сделают, коли я и так помру?
     Опомнись, на милость божию!
     - Тем паче. Да разразит меня господь, коли я вас, старика больного, да 
оставлю здесь. Тьфу! Позор!..
     Воцарилось молчание; слышно было только тяжелое хриплое дыхание Мацька да 
оклики лучников, стоявших на страже у ворот. На дворе уже спустилась темная 
ночь...
     - Послушай, - произнес наконец Мацько прерывистым голосом, - не зазорно 
было князю Витовту бежать так из Крева, не зазорно будет и тебе...
     - Эх! - с грустью сказал Збышко. - Вы же знаете! Князь Витовт - он ведь 
великий князь, он корону получил из королевских рук, у него богатство и власть 
- а я ведь бедный шляхтич, нет у меня ничего, одна только честь...
     Через минуту он воскликнул, словно охваченный внезапным гневом:
     - А того вы не хотите понять, что я тоже вас люблю и не отдам вашу голову 
за свою?
     Тут Мацько поднялся, пошатываясь протянул руки и, хоть люди в те времена 
были тверды душой, словно выкованы из железа, крикнул вдруг раздирающим душу 
голосом:
     - Збышко!..
     А на другой день судейские служки стали свозить на рынок бревна для 
помоста, который должны были воздвигнуть против главного входа в ратушу.
     Однако княгиня все еще советовалась с Войцехом Ястжембцем, Станиславом из 
Скарбимежа и другими учеными канониками, искушенными как в писаных, так и 
неписаных законах. Ее побудили к этому слова каштеляна, который заявил, что, 
если ему найдут "закон или хоть предлог какой", он немедленно освободит Збышка. 
Совет держали подолгу, стараясь изыскать какое-нибудь средство спасения, и 
ксендз Станислав, даже напутствовав Збышка и в последний раз причастив его, 
прямо из подземелья вернулся еще раз на совет, который затянулся чуть не до 
рассвета.
     Тем временем наступил день казни. С утра толпы народа потекли на рынок, 
так как поглазеть на отрубленную голову шляхтича было куда любопытнее, нежели 
на голову простолюдина, да и погода стояла чудесная. А тут еще среди женщин 
разнесся слух о молодости и необычайной красоте осужденного, так что вся дорога 
к замку запестрела, словно цветами, целыми толпами разряженных горожанок; на 
рынке, в окнах, выходящих на площадь, и на балконах тоже виднелись чепцы, 
золотые и бархатные повязки или непокрытые головы девушек, украшенные только 
венками из лилий и роз.
     Городские советники, хотя все это дело их, собственно говоря, не касалось, 
вышли для пущей важности все на площадь и стали позади рыцарей, которые, желая 
выказать свое сочувствие Збышку, толпой стояли у самого помоста. За ними 
пестрела толпа мелких купцов и ремесленников в одеждах своих цехов.