авился 
разбоем и грабежами.
     - Что же с ним случилось?
     - Сидит на цепи у Юранда. Но в подземелье у этого немца тоже сидят два 
мазурских шляхтича, которых он хочет отдать в обмен за себя.
     Снова воцарилось молчание.
     - Господи Иисусе, - сказал наконец Збышко, - так и Лихтенштейн будет жив, 
и этот немец из Ленца, а нам придется погибать неотомщенными. Мне отрубят 
голову, вы, верно, и зиму не протянете.
     - Какое там! И до зимы не дотяну. Если бы хоть тебя как-нибудь спасти...
     - Вы кого-нибудь здесь видали?
     - Я как узнал, что Лихтенштейн уехал, пошел к краковскому каштеляну, думал,
 он облегчит твою участь.
     - Так Лихтенштейн уехал?
     - Сразу же после смерти королевы, в Мальборк. Пошел я к каштеляну, а он 
мне и говорит: "Не для того отрубят голову вашему племяннику, чтоб угодить 
Лихтенштейну, а для того, что к казни его приговорили, и тут ли Лихтенштейн, 
нет ли его - это все едино. Умри крестоносец, и то ничего не переменится, 
потому говорит, закон свят, это вам не кафтан, его наизнанку не выворотишь. 
Только король, говорит, может вашего племянника помиловать, а больше никто".
     - А где же король?
     - После похорон уехал на Русь.
     - Ну, значит, ничего не поделаешь.
     - Ничего. Каштелян сказал еще мне: "Жаль его, да и княгиня Анна просит, но 
не могу, никак не могу".
     - А княгиня Анна еще здесь?
     - Спасибо ей! Хорошая женщина. Она еще здесь, потому что Дануся заболела, 
а княгиня любит ее, как родную дочь.
     - Ах ты боже мой! Так и Дануся захворала. Что же с нею такое?
     - Да разве я знаю?.. Княгиня говорит, будто сглазили.
     - Это, верно, Лихтенштейн! Не кто иной, как пес Лихтенштейн.
     - Может, и он. Да ведь что с ним поделаешь? Ничего.
     - Так это потому меня все забыли, что она была больна...
     Збышко стал широким шагом расхаживать по темнице, затем схватил и 
поцеловал руку Мацька и сказал:
     - Да вознаградит вас бог за все, что вы сделали, - ведь это вы из-за меня 
умрете, но уж раз вы до самой Пруссии добрались, так, пока еще совсем не 
свалились, сослужите мне еще одну службу. Сходите к каштеляну и попросите его, 
чтоб на рыцарское слово отпустил меня, ну хоть на двенадцать недель. Я вернусь, 
и тогда пусть уж рубят мне голову, а так ведь нельзя погибать нам, не 
отомстивши. Знаете... я поеду в Мальборк и тотчас пошлю вызов Лихтенштейну. 
Иначе никак нельзя. Либо он умрет, либо я!
     Мацько потер лоб:
     - Сходить-то я схожу, да только позволит ли каштелян?
     - Я дам рыцарское слово. На двенадцать недель, больше мне не надо.
     - Что там говорить: на двенадцать недель! А если тебя ранят и ты не 
вернешься, что тогда подумают?..
     - Хоть на четвереньках приползу. Не бойтесь! А тем временем, может, король 
вернется из Руси; тогда можно будет упасть к его ногам и просить о помиловании.
     - Это верно, - сказал Мацько.
     Однако, помолчав, он прибавил:
     - Мне ведь каштелян вот что еще сказал: "Мы о вашем племяннике из-за 
смерти королевы забыли, а теперь надо уж кончать с этим делом".
     - Да нет, он позволит! - с надеждой сказал Збышко. - Он ведь знает, что 
шляхтич сдержит слово, а сейчас ли мне голову рубить или после Михайлова дня, 
это ему все едино.
     - Что ж! Еще сегодня схожу.
     - Сегодня вы подите к Амылею и немножко отлежитесь. Пусть он вам 
какого-нибудь снадобья к ране приложит, а завтра сходите к каштеляну.
     - Ну, с богом!
     - С богом!
     Они обнялись, и Мацько направился к выходу, однако на пороге он 
остановился и наморщил лоб, точно что-то вдруг вспомнив:
     - Да ведь ты еще не носишь рыцарского пояса! Лихтенштейн скажет, что с 
неопоясанным драться не станет, - что ты с ним тогда поделаешь?
     Збышко смутился, однако только на одно короткое мгновение - А как же на 
войне бывает? - спросил он. - Разве опоясанный непременно выбирает опоясанных?
     - Война - это война, а поединок - это совсем другое дело.
     - Так-то оно так... однако погодите... Надо как-нибудь это дело уладить. 
Да вот... есть выход! Князь Януш меня опояшет. Если княгиня с Дануськой его 
попросят, он опояшет. А по дороге я еще буду драться в Мазовии с сыном Миколая 
из Длуголяса.
     - Это из-за чего же?
     - Миколай - вы его знаете, тот придворный княгини, которого зовут Обухом, 
- обозвал Данусю коротышкой.
     Мацько воззрился на него в изумлении, а Збышко, желая, видно, получше 
растолковать ему, в чем дело, продолжал:
     - Я этого тоже не могу простить, а ведь с Миколаем не приходится драться, 
ему уж, пожалуй, все восемьдесят.
     - Послушай, парень! - воскликнул Мацько. - Жаль мне твоей головы, но ума 
твоего нисколько, потому что глуп ты как пе