есть о чуде облетала собор, замок, город, привлекая все большие толпы бедняков,
 которые только от чуда могли ждать спасения.
     Все в это время совершенно забыли о Збышке, да и кто в столь тяжкую годину 
мог вспомнить о простом шляхетском хлопце, заключенном в башне замка! Однако от 
тюремной стражи Збышко знал о болезни королевы и слышал шум народных толп около 
замка; когда же он услыхал рыдания и колокольный звон, то бросился на колени и, 
позабыв о собственной участи, стал оплакивать смерть обожаемой своей королевы. 
Ему казалось, что вместе с нею и для него угасла надежда и что после ее смерти 
не стоит жить на свете.
     Отголоски погребения, колокольный звон, церковные песнопения и рыдания 
толпы доносились до него в течение целых недель. За это время он стал угрюм, 
потерял аппетит и сон и метался по своему подземелью, как дикий зверь в клетке. 
Его угнетало одиночество, - бывали дни, когда даже страж не приносил ему свежей 
пищи и воды, настолько все были заняты похоронами королевы. Со времени ее 
смерти никто не посетил его: ни княгиня, ни Дануся, ни Повала из Тачева, 
который раньше принимал такое живое участие в его судьбе, ни знакомый Мацька, 
купец Амылей. С горечью думал Збышко, что, с тех пор как уехал Мацько, все о 
нем забыли. Порой ему приходило в голову, что, быть может, о нем забыло и 
правосудие и что его сгноят в этой темнице. Тогда он молил бога о смерти.
     Когда же миновал месяц после похорон королевы и начался другой, Збышко 
стал сомневаться и в том, что Мацько вернется. Ведь старик обещал торопиться, 
не жалеть коня. Мальборк не на краю света. За двенадцать недель можно было 
обернуться, особенно в такой крайней нужде. "А может, ему и нужды нет! - думал 
с горечью Збышко. - Может, он где-нибудь по дороге приглядел себе жену и с 
радостью повезет ее в Богданец, чтобы дождаться собственных детей, а я тут век 
целый буду ждать, покуда надо мною сжалится бог!"
     В конце концов он потерял представление о времени, совершенно перестал 
разговаривать с тюремным стражем и только по паутине, которая все гуще 
опутывала железную решетку окна, догадывался, что на воле наступает осень. По 
целым часам сидел он теперь на постели, опершись локтями на колени и 
схватившись руками за волосы, которые спускались уже у него много ниже плеч, и 
в полудремоте, полуоцепенении не поднимал головы даже тогда, когда страж 
заговаривал с ним, принося еду. Но вот однажды скрипнул засов, и знакомый голос 
крикнул с порога темницы:
     - Збышко!
     - Дядя! - воскликнул Збышко, срываясь с постели.
     Мацько обнял его, охватил руками его светлую голову и стал осыпать ее 
поцелуями. Сожаление, горечь и тоска с такой силой охватили хлопца, что он 
заплакал на груди у дяди, как малое дитя.
     - Я думал, что вы уж не воротитесь, - сказал он, рыдая.
     - Так оно и могло статься, - ответил Мацько.
     Только теперь Збышко поднял голову и, взглянув на дядю, воскликнул:
     - Да что же это с вами стряслось?
     И он в изумлении воззрился на изнуренное, осунувшееся и бледное как 
полотно лицо старого воина, на его сгорбленную спину и поседелые волосы.
     - Что с вами? - повторил Збышко.
     Мацько опустился на постель и с минуту времени тяжело переводил дыхание.
     - Что стряслось? - сказал он наконец. - Не успел я переехать границу, как 
меня в бору подстрелили из самострела немцы. Разбойники-рыцари, знаешь? Мне все 
еще трудно дышать... Бог послал мне помощь, иначе ты б меня больше не увидел.
     - Кто же вас спас?
     - Юранд из Спыхова, - ответил Мацько.
     На минуту воцарилось молчание.
     - Они напали на меня, а спустя полдня он напал на них. Не больше половины 
ушло из его рук. Он взял меня в свой городок, и там я три недели боролся со 
смертью. Бог меня спас, и хоть мне еще худо, я воротился.
     - Так вы не были в Мальборке?
     - С чем же мне было ехать? Они вчистую обобрали меня и вместе с другими 
вещами забрали и письмо. Я воротился, чтобы попросить у княгини Александры 
другое письмо, но в дороге разминулся с нею и не знаю, удастся ли мне догнать 
ее, потому приходится мне на тот свет собираться.
     При этих словах он плюнул себе в ладонь и, протянув Збышку руку, показал 
чистую кровь:
     - Вот видишь?
     И, помолчав, прибавил:
     - Видно, на то воля божья.
     С минуту времени они молчали под тяжестью черных дум, после чего Збышко 
спросил:
     - Так это вы все время плюете кровью?
     - Как же мне не плевать, коли у меня между ребрами на полпяди вонзилось 
жало стрелы! Небось и ты бы плевал. У Юранда из Спыхова мне стало полегче, а 
нынче я опять страх как измучился - дорога-то дальняя, а я торопился.
     - Эх! Зачем же было вам торопиться?
     - Да ведь я хотел встретить княгиню Александру и взять у нее другое 
послание. А Юранд из Спыхова так мне сказал: "Поезжайте, говорит, и 
возвращайтесь с письмом в Спыхов. У меня, говорит, в подземелье сидит несколько 
человек немцев, так я одного из них отпущу на рыцарское слово, он и отвезет 
письмо великому магистру". Это Юранд из мести за гибель жены всегда несколько 
человек держит у себя в подземелье; ожесточился он и с радостью слушает, как 
они по ночам стонут и гремят цепями. Понимаешь?
     - Понимаю. Только вот странно мне, что вы первое письмо потеряли, - раз 
Юранд захватил тех, которые на вас напали, так ведь письмо должно было быть при 
них.
     - Он их не всех захватил. Человек пять ушли из его рук. Такая уж наша 
участь.
     При этих словах Мацько опять откашлялся, опять плюнул кровью и тихо 
застонал от боли в груди.
     - Здорово они вас подстрелили, - сказал Збышко. - Как же это они? Из 
засады?
     - Из таких густых кустов, что за шаг ничего не было видно. Ехал я без 
брони, - купцы говорили мне, что там безопасно, да и жарко было.
     - Кто же предводительствовал этими разбойниками? Крестоносец?
     - Не монах, ну, а все-таки немец, хелминский, из Ленца, он прос