ного собора ударил колокол.
     Сперва никто не понял, что это значит, но потом волосы у людей встали от 
ужаса дыбом. Все головы, все глаза обратились к колокольне, где все шире и шире 
раскачивался колокол, чей жалобный стон тотчас подхватили другие колокола: у 
францисканцев, у святой троицы, у девы Марии - и дальше и дальше по всему 
городу. Народ понял наконец, что означает этот стон; и такой ужас объял всех, 
такая пронизала боль, словно медные языки колоколов били прямо по сердцу людям.
     Вдруг на колокольне показалась черная хоругвь с огромным черепом посредине,
 под которым белели две скрещенные берцовые кости. Все стало ясно. Королева 
отдала богу душу.
     Рыдания и стоны тысяч людей раздались у стен замка и слились с 
погребальным перезвоном колоколов. В толпе одни бросались на землю, другие 
раздирали на себе одежды или царапали лица, иные в немом оцепенении смотрели на 
стены, иные же глухо стонали или, простирая руки к костелу и покоям королевы, 
молили бога о чуде, о милосердии. Но некоторые в порыве отчаяния доходили даже 
до кощунства. "Бог отнял у нас любимую королеву, - слышались их гневные голоса. 
- К чему же были наши процессии, наши песнопения и мольбы? Серебро и золото 
было угодно богу, а что же он дал взамен? Ничего! Взять - взял, а дать - не 
дал!" Другие, заливаясь слезами, повторяли со стоном: "Иисусе Христе! Иисусе!" 
Толпы людей хотели войти в замок, чтобы еще раз взглянуть на лицо любимой 
королевы. Их не пустили, пообещав, что тело вскоре поставят в костеле, и тогда 
всякий сможет взглянуть на усопшую и помолиться у ее гроба. К вечеру печальные 
толпы людей стали возвращаться в город; народ рассказывал о последних минутах 
королевы, о предстоящем погребении и о чудесах, которые будут совершаться у ее 
тела и гробницы, в чем все были совершенно уверены. Говорили также о том, что 
королеву сразу же причислят к лику святых, когда же некоторые усомнились в этом,
 другие вознегодовали и стали грозить им Авиньоном...
     Печаль и уныние объяли весь город, всю страну, и не только простому народу,
 всем казалось, что со смертью королевы закатилась счастливая звезда 
королевства. Даже кое-кто из краковской знати мрачно глядел на будущее. Люди 
задавались вопросом: что же теперь будет? Имеет ли право Ягайло оставаться 
после смерти королевы на престоле, не вернется ли он в свою Литву и не 
останется ли только великим князем литовским? Некоторые предвидели, и, как 
выяснилось потом, не без оснований, что он сам захочет отречься от престола и 
тогда от королевства отойдут обширные земли, снова начнутся набеги Литвы, на 
которые кровавыми ударами ответят разъяренные жители королевства. Усилится 
орден, усилятся римский император и венгерский король, а королевство, доселе 
одно из самых могущественных в мире, будут ждать упадок и посрамление.
     Купцы, для которых были открыты обширные литовские и русские земли, 
предвидя потери, давали богу обеты, чтобы только Ягайло остался на королевском 
троне; но в этом случае в самом ближайшем времени надо было ждать войны с 
орденом. Все знали, что одна только королева не давала развязать эту войну. 
Люди вспоминали теперь, как, возмущенная алчностью и хищностью крестоносцев, 
она сказала им однажды в пророческом ясновидении:
     "Пока я жива, я удерживаю руку и справедливый гнев моего супруга; но 
помните, что после моей смерти кара обрушится на вас за ваши грехи!"
     В своей гордыне и ослеплении крестоносцы и в самом деле не боялись войны, 
полагая, что после смерти королевы рассеется ореол святости, которым она была 
окружена, никто не станет более препятствовать наплыву охотников из западных 
государств, и тогда на помощь ордену придут тысячи воинов из Германии, 
Бургундии, Франции и других, еще более отдаленных стран. Однако смерть Ядвиги 
была событием столь значительным, что посол крестоносцев Лихтенштейн, даже не 
дождавшись приезда короля, поторопился в Мальборк, чтобы немедленно сообщить 
великому магистру и капитулу важную и в какой-то степени грозную весть.
     Послы венгерский, австрийский, императорский и чешский либо выехали вслед 
за Лихтенштейном, либо послали к своим монархам гонцов. Ягайло приехал в Краков 
в страшном отчаянии. В первую минуту он заявил вельможам, что не хочет править 
без королевы и уедет в свои владения в Литву, но затем от горя будто бы впал в 
оцепенение, не хотел заниматься делами, не отвечал на вопросы, а по временам 
горько упрекал себя за то, что уехал, что не присутствовал при кончине королевы,
 что не простился с нею и не слышал ее последних слов и заветов. Тщетно 
Станислав из Скарбимежа и епископ Выш толковали ему, что королева занемогла 
внезапно и что по всем расчетам он успел бы вернуться, если бы роды не были 
преждевременными. Это не приносило ему ни утешения, ни облегчения. "Я без нее 
не король, - ответил он епископу, - но лишь кающийся грешник, которому не найти 
успокоения". После этого он уставился глазами в землю, и никто не мог добиться 
от него ни единого слова.
     Тем временем умы всех людей были заняты погребением королевы. Со всех 
концов страны стали стекаться в столицу новые толпы знати, шляхты и простого 
народа, особенно нищеты, надеявшейся на щедрую милостыню во все время обряда 
погребения, который должен был длиться целый месяц. Тело королевы поставили в 
кафедральном соборе на возвышении, устроенном так, что широкий изголовок, где 
покоилась голова усопшей, был гораздо выше изножия. Это было сделано для того, 
чтобы народ мог лучше видеть лицо королевы. В соборе шла непрерывная служба; 
около катафалка пылали тысячи восковых свечей, а среди этого блеска, утопая в 
цветах, лежала она, спокойная, улыбающаяся, подобная таинственной белой розе, в 
одежде небесного цвета, с руками, сложенными крестом на груди. Народ почитал ее 
за святую, к ней приводили одержимых, калек, больных детей, и в храме то и дело 
раздавался то крик матери, увидевшей на личике больного младенца вестник 
здоровья - румянец, то паралитика, внезапно обнаружившего, что он владеет 
своими доселе неподвижными членами. Трепет охватывал тогда людские сердца,